— Давай наверх!
Я вскочил на крышу. Он сунул мне под нос листок бумаги. Пока я читал, он следил за мной. Меня просто тошнило от этого чтения, я вытащил носовой платок и вытер со лба пот. Чем дольше я читал, тем труднее становилось дышать. Листок имел фирменный заголовок „Шмидта и Хантера“, был адресован Генри Лютеру Шарку и подписан Бертоном.
„Мистер Шарк, — гласил этот листок, — поскольку руководство профсоюза полевых рабочих города Ивергрина и области, начиная с сегодняшней пятницы, решило возобновить работы на полях фирмы „Шмидт и Хантер Лтд“ с повышением зарплаты на 10 центов за один рабочий день, предлагаем Вам в качестве проповедника общины Литтл Гарлема оказать положительное влияние в деле добровольного и взаимовыгодного соглашения сторон и как можно скорее популяризировать упомянутый договор между руководством профсоюза и работодателем“.
У отца Генри буквально стали волосы дыбом.
Я показал ему уведомление о своем увольнении. Он прочел его с угрюмым лицом, прищурив глаза.
Он спросил у меня, когда я получил письмо.
— Час назад, — сказал я и сообщил о том, что произошло прошлым вечером.
— Заговор между миллионерами и нашими боссами в округе, — проворчал старик Генри. — Чисто сработано.
Люди, стоящие внизу, прекратили разговоры.
Я выругался.
— К черту такие решения! Кто их просил об этом?
— Тогда заявим, что они для нас — ничто, — ответил старик Генри.
— И я так думаю! — в ярости воскликнул я. — Профсоюз не просиживает кожаные кресла в бюро и не дымит сигарами. Там сидит дебильная верхушка! Профсоюз — это мы. Будем бастовать дальше. Разумеется, я останусь на своем посту.
Старик Генри заморгал глазами. Собравшиеся молча смотрели на него.
Но он сказал, обратившись лишь ко мне:
— Так не пойдет.
— Что не пойдет?
— Нельзя игнорировать решение боссов.
— Ты помнишь стихотворение Шелли? — спросил я. — Их мало, нас много.
— Все равно так нельзя, — заупрямился он. — Десять лет назад была та же история. Кого-то исключили из окружного руководства. Он настаивал на своем и не поддавался на уговоры.
— Вот видишь, — торжествовал я, — значит, все-таки можно.
— Нет, — сказал он. — Нельзя. Он настаивал на своем, а через два дня его не стало. Так мы и похоронили человека.
— Похоронили?
— Да, он умер. Был сбит автомобилем и скончался на месте.
— Кто его сбил?
— Этого никто не знает. Все случилось ночью, в тумане.
Я подумал о президенте Кеннеди, убитом среди бела дня в Далласе на глазах ликующей толпы.
