Из приятной полудремы меня вывели пронзительные крики и ругань под окном — полуденный перерыв закончился.
— Ой, опять Верзила, — забеспокоился Фиделин.
Я подошел к окну. Внизу, под лесами главной башни, собиралась небольшая, но плотная толпа. Чавкая по грязи, рысью подбегали опоздавшие. В центре, на пятачке свободного пространства, стояли друг против друга Перегрин и чудовищных размеров рыжий мужик с лопатой. Перегрин напряженно улыбался. В руках у него белел вчерашний шар. А мужик, опершись на лопату и выставив вперед багровую морду, орал:
— Не полезу! Хрен тебе! Думает, «пожалуйста» сказал, так я и полезу! А я не полезу!
Перегрин отвечал тихо и неразборчиво, только один раз явственно послышалось: «Да пойми же ты…» Бедняга, как всегда, хотел, чтобы его поняли. Будь здесь кто-нибудь из стражи, мужик бы этот без разговоров полез хоть в преисподнюю. Но вам, уважаемый мастер, желательнее, чтобы солдаты в деревне кирпич грузили. Так что давайте выпутывайтесь сами.
Зрители гоготали. Мужик вопил, что много тут над ним командиров, которых он, Верзила, соплей перешибить может, и давно пора бы всем этим недоноскам пойти куда подальше и дать Верзиле свободу трудиться как он хочет, и уж без них-то, командиров, Верзила горы свернет. Перегрин что-то негромко ответил, и зрители повалились друг на друга от хохота. Свободолюбивый труженик нечленораздельно взревел и взял лопату наперевес. Перегрин отступил на шаг-другой, но дальше было некуда — веселившийся народ и не думал выпускать его из круга. Перегрин беспомощно огляделся. Я схватил меч и кинулся во двор.
К моменту моего появления зрителям уже стало не до смеха, и кое-кто несмело восклицал: «Верзила, слышь, остынь ты!» Я очутился за спиной мужика очень вовремя: он свирепо размахивал лопатой перед лицом Перегрина.
— Не надо! — закричал Перегрин, и, подстегнутый этим криком, я с ходу всадил меч Верзиле под лопатку. Он подавился очередным своим ругательством, выронил лопату и застыл. Рванув меч на себя, я свободной рукой пихнул его в спину. Он грохнулся в грязь к ногам Перегрина, как медная статуя, и больше не двигался. Я обвел взглядом притихшую толпу, всех этих низколобых и коренастых ублюдков, и сказал негромко и буднично:
— Так будет с каждым, кто посмеет хоть раз возразить мастеру. А теперь работать.
И они разошлись. Охотно и торопливо. Никто не задержался возле мертвого тела, никто даже не взглянул, словно это был давно знакомый предмет, которому посреди двора самое место. Перегрин не двигался, глядя на поверженного Верзилу с ужасом. Мне захотелось сказать что-нибудь ободряющее, вроде «не беда, малыш, все хорошо, что хорошо кончается». Но он вдруг поднял на меня огромные, потемневшие глаза, и все, что я хотел сказать, застряло у меня в горле.
