— Золото, — веско сказал Мзымвик. — Вперед платят, видишь… Симзуть буди.
Кутаясь в волосы и щурясь, Арника остановилась на пороге обеденного зала. Давно она не видела там столько света и столько людей. Длинные столы, прежде за ненадобностью стоявшие у стен, теперь были поставлены посередине, и сияли на них толстые восковые свечи, припасенные Мзымвиком еще в мирные времена, и с тех же невозвратных времен хранящееся вино темнело в дорогих стеклянных кувшинах. За столами сидели люди, все как один темноволосые, смуглые, в одинаковой безрукавной одежде поверх кольчуг — левая половина лиловая, правая зеленая, — и устало переговаривались между собой на языке, в котором было много букв «р».
— Антарцы, — шепнула Выуявь. — Либо из Кардженгра. Вот уж гости так гости. И в прежние-то времена редкостью были такие чужеземцы, а теперь, коли даже здешних-то никого не осталось…
От чужестранцев пахло металлом, намокшей кожей, костром, холодным ветром и такой невероятной далью, что Арника зажмурилась и перевела дух. Это были те самые всадники, что спускались в сумерках с холма, и по их голосам Арника догадалась, что они все-таки встретили снегля.
— И кой врок их несет по нашим дебрям, — продолжала Выуявь. — Все норовят отсюда, а они на тебе — сюда.
Но самое удивительное — гости все, как один, говорили на местном наречии. Арника послушала и решила, что обычная речь звучит намного красивее, если произносить слова неправильно — гортанно и раскатисто.
— …Мог быть любой из нас.
— Нет. Эта тварь выбирала, куда прыгнуть. Она метила в государя, Таор сумел оттолкнуть его… А мы бы не сумели. Никто. И как доказать, что это не страх был, а оцепенение, просто оцепенение, когда не можешь сдвинуться с места?
— …Тьма и колдовство…
— …Трижды прав был герцог Хэмг, когда сжег здесь все подчистую. Ему бы еще леса спалить вместе со всей пакостью…
— Тихо. Такое вслух не говори. Помни о клятве.
Арника слушала бы и слушала, но Выуявь потянула ее за собой в одну из гостевых комнат.
Там плотно стояли люди в лилово-зеленом, безмолвные, как на похоронах, и раздавался тихий голос. Выуявь, женщина в теле, все никак не могла протиснуться, Арника проскользнула первой. Кровать здесь была огромная, по утверждению Мзымвика, «императорская». В ней под меховыми одеялами почти незаметен был щуплый светловолосый человек. Он был бледен и смотрел перед собой сосредоточенно и напряженно, словно из последних сил пытался не забыть что-то важное, неумолимо ускользающее из памяти. В следующее мгновение Арника поняла, что ему очень больно и он из последних сил удерживается на краю бреда и беспамятства, из которого уже не будет возврата.
