никогда
не
видел
ее
ближе,
чем
с
десятка
шагов,
и
войти
в
нее
точно
бы
не
получилось…
Зачем
я
согласился
забраться
так
высоко?
Зачем
принял
приглашение?
Да
можно
ли
считать,
что
меня
пригласили?
Вот
живешь
ты
тараканьей
фронтовой
жизнью:
бегаешь
по
траншеям
щелей
в
полах
и
стенах,
любой
шум
относишь
на
свой
счет
и
замираешь,
готовый
быть
раздавленным.
Но
однажды
выбираешься
на
свет
и
попадаешься,
однако
вместо
того,
чтобы
хрустнуть
и
сгинуть,
вдруг,
крепко
зажатый
пальцами,
взлетаешь
куда-‐то
вверх,
где
тебя
собираются
разглядывать;
разве
это
приглашение?
Кабина
все
продолжает
подниматься.
Экран
во
всю
стену
показывает
рекламу:
размалеванная
девка
глотает
таблетку
счастья.
Остальные
стены
–
бежевые,
мягкие,
сделаны
так,
чтобы
не
нервировать
пассажиров
и
чтобы
не
дать
им
расколотить
себе
башку
в
приступе
паники;
однозначно,
восхищаться
лифтами
есть
масса
поводов!
Шипит
вентиляция.
Я
чувствую,
что
взмок.
На
бежевый
пружинящий
пол
падают
капли.
Горло
не
пропускает
воздух,
словно
его
сдавливает
могучая
механическая
пятерня.
Девка
смотрит
мне
в
глаза
и
улыбается.
Остается
тоненькое
отверстие,
через
которое
я
еле
втягиваю
в
себя
достаточно
кислорода,
чтобы
не
потерять
сознание.
Бежевые
стены
медленно,
почти
незаметно
сжимаются
вокруг
меня,
норовя
задавить.
Выпустите!
Ладонью
я
зажимаю
девке
ее
улыбающийся
красный
рот.
Ей,
кажется,
это
даже
нравится.
Потом
изображение
пропадает
и
экран
превращается
в
зеркало.
Я
гляжу
на
свое
отражение.
Улыбаюсь.
Разворачиваюсь,
чтобы
залепить
кулаком
по
дверям.
И
тут
лифт
останавливается.
Створки
раздвигаются.
Стальные
пальцы,
пережавшие
мне
трахею,
нехотя
ослабляют
хватку.
Я
вываливаюсь
из
кабины
в
лобби.
Пол
выложен
якобы
камнем,
стены
отделаны
якобы
деревом.
Освещение
вечернее,
за
простой
стойкой
–
загорелый
благожелательный
консьерж
в
свободной
одежде.
Никаких
