На
двухкилометровую
высоту
скоростные
лифты
взлетают
за
минуту-‐
другую.
Для
большинства
этого
времени
как
раз
хватает,
чтобы
посмотреть
рекламный
ролик,
поправить
прическу
или
убедиться,
что
между
зубов
ничего
не
застряло.
Большинство
не
обращает
внимания
ни
на
интерьер,
ни
на
размер
кабины.
Большинство
даже
не
отдает
себе
отчета
в
том,
что
лифт
куда-‐то
движется,
хотя
ускорение
сдавливает
и
кишки,
и
извилины.
Согласно
законам
физики,
оно
должно
было
бы
спрессовывать
и
проклятое
время
–
хоть
чуть-‐чуть.
Но
вместо
этого
каждый
миг,
который
я
провожу
в
кабине
лифта,
разбухает,
распухает…
Я
смотрю
на
часы
в
третий
раз.
Эта
чертова
минута
никак
не
желает
заканчиваться!
Я
ненавижу
людей,
которые
восхищаются
лифтами,
и
ненавижу
людей,
которые
способны,
как
ни
в
чем
ни
бывало,
разглядывать
в
кабинах
свое
отражение.
Я
ненавижу
лифты
и
того,
кто
их
изобрел.
Что
за
дьявольская
идея
–
подвесить
над
бездной
тесный
ящик,
запихнуть
туда
живого
человека
и
предоставить
ящику
решать,
сколько
держать
человека
взаперти
и
когда
выпускать
его
на
свободу?!
Двери
все
никак
не
откроются;
хуже
того,
кабина
даже
не
собирается
замедляться.
Так
высоко
я,
пожалуй,
еще
не
забирался
ни
в
одной
башне.
Но
на
высоту
я
плевать
хотел,
с
высотой
у
меня
нет
никаких
проблем.
Я
готов
стоять
на
одной
ноге
на
вершине
Эвереста,
только
бы
меня
выпустили
из
этого
проклятого
гроба.
Не
надо
об
этом
думать,
иначе
воздух
кончится!
Как
я
опять
соскользнул
в
эти
клейкие
мысли?
Я
ведь
так
славно
размышлял
о
заброшенном
Нотр-‐Даме,
об
изумрудных
тосканских
холмах
ранним
летом…
Закрыть
глаза,
вообразить
себя
среди
высокой
травы…
Я
стою
в
ней
по
пояс…
Все
по
книжным
рекомендациям…
Вдох…
Выдох…
Сейчас
успокоюсь…
Сейчас…
Да
откуда
мне
знать,
каково
это
-‐
стоять
по
пояс
в
долбаной
траве?!
Я
