просто
картинка
или
проекция,
что
настоящий
горизонт
–
слишком
ценный
ресурс,
что
оригинал
достается
лишь
тем,
кто
способен
за
него
платить,
а
остальным
хватит
и
копии…
Но
ведь
подлинник
Гойи
или
Пикассо
стараются
заполучить
единицы,
а
миллионам
достаточно
иметь
репродукцию,
миллиарды
вообще
не
испытывают
ни
малейшей
потребности
ни
в
том,
ни
в
другом,
и
сотни
миллиардов
даже
не
слышали
таких
имен.
Я
зачерпываю
горсть
мелкого
белого
песка.
Он
такой
нежный,
что
мне
хочется
приложиться
к
нему
губами.
- Вы
не
отвечаете
на
мои
вопросы,
–
делает
мне
замечание
она.
- Простите.
Что
вы
спрашивали?
Пока
она
прячется
за
стрекозиными
окулярами
своих
очков,
нет
никакой
возможности
определить,
действительно
ли
ей
интересно
мое
мнение,
или
она
просто
исполнительно
развлекает
меня,
как
распорядился
ее
муж.
Ее
загорелые
голени,
оплетенные
золотыми
ремешками
высоких
сандалий,
сияют
отраженным
сиянием
солнца.
Лак
на
ногтях
–
цвета
слоновой
кости.
Пальцы
грациозны,
как
побеги
ивы.
- Как
вам
у
нас?
У
меня
готов
ответ.
Я
тоже
должен
был
бы
родиться
беспечным
лоботрясом
в
этом
райском
саду,
принимать
солнечные
лучи,
как
должное,
не
видеть
стен,
никогда
не
знать
этого
мерзкого,
липкого
страха,
жить
на
воле,
дышать
полной
грудью!
А
вместо
этого…
Я
совершил
одну-‐единственную
ошибку
–
вылез
не
из
той
матери,
и
теперь
всю
свою
бесконечную
жизнь
должен
за
нее
расплачиваться!
Я
молчу.
Я
улыбаюсь.
Я
умею
улыбаться.
У
меня
были
хорошие
учителя.
- У
вас
тут
похоже
на
огромные
песочные
часы,
–
я
широко
улыбаюсь
госпоже
Шрейер,
просеивая
белые
крупинки
и
жмурясь
на
солнце,
которое
висит
в
зените,
точно
над
стеклянным
куполом.
- Вижу,
для
вас
время
все
еще
течет,
–
она,
наверное,
глядит
на
струящийся
меж
моих
пальцев
песок.
–
Для
нас-‐то
оно
давно
