Его вернули к жизни на какой-то срок, но он потерял дар речи и был неподвижен. По существу, это была уже смерть…
Наступила ночь. Мы сидим с Ниной в столовой, не в силах оторваться от горьких, но дорогих ей воспоминаний…
На стене против меня висит фотография Александра Александровича в генеральском мундире, и лицо у него какое-то замкнутое и отчужденное, словно не об этом человеке мы здесь говорим.
И приходит мне на память рассказ Саши Вишневского о последних днях отца. Это было седьмого ноября, когда вся семья пришла навестить Александра Александровича. К вечеру, когда все разошлись, уставшая от волнений этих тяжелых дней Нина Андреевна вышла на улицу немного пройтись.
Александр Александрович дремал в спальне. Саша на кухне пил чай. И вдруг услышал какой-то шорох в комнате, кинулся в спальню — отца там не было, потом в столовую — и увидел его там. Держась за спинку стула, он стоял перед портретом покойной жены и неотрывно смотрел на него. Саша тихонько подошел к отцу. Александр Александрович глубоко вздохнул и прошептал:
— Ну, вот и все…
Саша под руку отвел отца в спальню и уложил в постель. Александр Александрович был бледен и очень слаб. Он молча закрыл глаза и впал в забытье. И Саша понял, что отец как бы простился со своим прошлым, может быть, даже со своей сознательной жизнью.
Вот что рассказал Саша. Думается мне, что Нина, вероятно, и не знала, что произошло в ее отсутствие…
На дворе уже ночь, я складываю свои записи. Нина прощается со мной, и я чувствую нежность к ней и признательность за ее преданность Александру Александровичу.
Фрагмент третий
Я слушаю рассказ актрисы МХАТа Софьи Станиславовны Пилявской. Мы знаем эту талантливую актрису, эту красивую женщину с породистым лицом и светлыми зеленоватыми глазами, устремленными на вас так, словно она видит сквозь вас.
За ее рассказом о Вишневском развертывалась в памяти моей богатая картина расцвета Художественного театра, на фоне которой она сама как представитель русского сценического искусства и Александр Александрович как один из корифеев русской медицины выступали так рельефно, что для меня это было истинной радостью. Потому я не смею прерывать ее рассказа своими комментариями. Вот он, этот рассказ:
«…Ему никогда не надо было ничего объяснять — он все понимал с полуслова, многолетний, верный друг мой, Александр Александрович, к которому я приходила с радостями и горестями, каждый раз обогащаясь и переполняясь благодарностью просто за эту драгоценную дружбу.
