— Ты посмотри в небо-то! — кричала мне она. — Ведь это наши летят. У них на крыльях звезды! — и чертила ложкой в воздухе пятиконечную звезду, заливаясь смехом: — Вон он, летчик-то, молоденький, глядит вниз и смеется над тобой!..
И действительно, низко над землей летел наш У-2, и мы втроем разглядывали его из нашего укрытия.
— Знаешь, если ты потеряешь последний юмор, в тебя непременно попадет бомба! — серьезно уверяла меня мама. Неизменный оптимизм и присутствие духа не покидали ее никогда.
Мы все спали одетые на случай ночной бомбардировки, чтоб сразу выскочить и бежать в «щель», но мама, как всегда в мирное время, надевала ночную рубашку и закручивала волосы на бигуди, повязывала голову голубым платочком и укладывалась спать под стеганое одеяло. Она и не думала бегать в «щель» и говорила: «Да эту «щель» вашу засыплет этим же домом, так и останетесь там, погребенные. Нет уж, я буду спать по-человечески. А вообще-то в меня бомба не попадет, потому что я смеюсь над ней!» И я помню, не раз в самые критические минуты моей жизни мама своим метко сказанным словом, своим умным и добрым юмором ставила все на место и заставляла меня трезво и разумно взглянуть на себя со стороны…
Возвращаюсь к страницам из дневника Вишневского. Читаю запись от 2 августа, свидетельствующую о какой-то внутренней «элегантности» поступков Александра Александровича:
«…Раненый пленный ефрейтор 21 года. Я объяснил ему по-немецки, что усыплять не стану, операцию сделаю под местным обезболиванием, и боли он испытывать не будет. Он сказал «гут» и закрыл глаза и в течение операции не шелохнулся. У него оказалось семь ран подвздошной кишки, довольно близко расположенных одна от другой. Я резецировал поврежденный участок кишки на протяжении сорока двух сантиметров и наложил соустье конец в конец. Брюшную полость зашил наглухо. Входное пулевое отверстие расширять не стал — оно в горошину. После операции, пользуясь минутой свободного времени, разобрал с врачами особенности только что произведенной операции… Закончив разбор операции, выкупался в речке и вернулся в сан-отдел. В санотделе установили дежурство. Сегодня дежурю я. Кругом тишина. Хожу вокруг больницы с винтовкой в руках и думаю, думаю, думаю. Мысли безрадостные, и все же уверенность в победе не ослабевает ни на минуту…»
Вот здесь мне хочется остановиться, чтобы еще раз воздать должное Александру Александровичу. Когда перед ним был враг, немец, может быть, ярый фашист, он не счел себя вправе его судить, обвинять, мстить — он поступил, как гуманнейший человек, как истинный врач — сначала он должен, следуя врачебной этике, вылечить больного, спасти от смерти раненого и уж, — только потом передать его военному суду как врага. Как же надо уметь управлять своими чувствами, своим разумом, своей волей!..
