Плечи Чалмерса сгорбились, лицо налилось кровью.
— У вас есть основания для подобных утверждений?
Он имел в виду, что Карлотти, черт побери, лучше представить какие-нибудь веские доводы.
И Карлотти врезал ему без всякой жалости:
— Ваша дочь была на восьмой неделе беременности.
Наступило долгое, гнетущее молчание. Взглянуть на Чалмерса я не смел. Я уставился на свои потные руки, зажатые между колен.
Молчание нарушила Джун:
— Ах, Шервин, я не могу поверить, что…
Я украдкой глянул на Чалмерса. Он жаждал крови: такое лицо можно увидеть на киноэкране у посредственного актера, играющего роль загнанного в угол гангстера.
— Придержи язык! — цыкнул он на Джун голосом, дрожавшим от ярости, а когда она отвернулась и снова стала смотреть в окно, спросил у Карлотти: — Это сказал доктор?
— Я прихватил с собой экземпляр протокола вскрытия, — ответил Карлотти. — Можете взглянуть, если хотите.
— Беременная?! Хелен?!
Он оттолкнул стул и встал. Он по-прежнему внушал подобострастный страх, был по-прежнему крут и безжалостен, но я теперь почему-то не чувствовал себя рядом с ним таким уж пигмеем — окружавший его ореол величия частично померк.
Он неторопливо заходил по гостиной. Карлотти. Гранди и я уставились себе под ноги, а Джун смотрела в окно.
— Покончить жизнь самоубийством она не могла, — заявил он вдруг. — У нее был сильный характер.
Его слова показались пустыми — неожиданные слова в устах такого человека, как Чалмерс, Я поймал себя на том, что размышляю, а давал ли он себе труд разобраться, есть ли у Хелен характер вообще.
Никто ничего не сказал.
Он продолжал ходить по гостиной, руки в карманах, лицо сосредоточенное и хмурое. Всем было неловко. Потом он вдруг остановился и задал старый, как мир, вопрос:
— Кто он?
— Этого мы не знаем, — ответил Карлотти. — Ваша дочь — вероятно, намеренно — ввела в заблуждение агента по продаже недвижимости и деревенскую женщину, сказан им, что он американец. Американца под такой фамилией в Италии нет.
Чалмерс подошел к столу и снова сел.
— Он скорее всего взял себе другую фамилию, — сказал он.
— Возможно, — согласился Карлотти. — Мы навели справки в Сорренто. В поезде, прибывшем из Неаполя в 3.30, был какой-то американец, путешествовавший один.
Я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Дышать стало трудно.
— Он оставил на вокзале чемодан, — продолжал Карлотти. — К сожалению, описывают его по-разному. Особого внимания на него никто не обратил. Один проезжавший автомобилист видел, как он шел пешком по дороге Сорренто — Амальфи. Все, правда, сходятся в том, что он был в светло-сером костюме. Служитель на станции сказал, что он высокий. Автомобилисту он показался среднего роста, а мальчику из близлежащей деревни — плотным коротышкой. Четкого его описания нет. Часов в десять вечера он забрал чемодан и уехал на такси в Неаполь. Он очень спешил. Он предложил водителю пять тысяч лир чаевых, если тот довезет его до вокзала, чтобы успеть на поезд до Рима в 11.15.
