Более интересна «попутчиковская» проза. Прежде всего тут следует остановиться на писателе, который сейчас очаровывает мещанство, а порой влияет и на неустойчивую часть пролетарского молодняка, — писателе, популярность, которого почти сравнялась с «популярностью» Арцыбашева и Вербицкой лет 13 тому назад. Я говорю, разумеется, об Илье Эренбурге. Уже его «Хулио Хуренито», роман, совершенно напрасно расхваленный тов. Бухариным, приковал к своему творцу сердца мещанских читателей. За истекший год к «Хулио Хуренито» прибавилось еще два романа — «Жизнь и гибель Николая Курбова» и «Трест Д. Е.» О первом из них в «На Посту» писал уже Б. Волин. Оба романа дают вполне достаточно материала для характеристики социальной и художественной физиономии Эренбурга. Утонченный и ограниченный интеллигентный мещанин, далекий от всякой идейности и в глубине души страстно любящий комфорт и покой мещанской «цивилизации» («Цыпленки тоже хочут жить»), — он в то же время прекрасно понял, что над этой цивилизацией пора поставить крест. Его опустошенная душа не в состоянии постигнуть характер пролетарской революции, не в состоянии уловить ее подлинный смысл и характер, не в состоянии подняться до высоты участия в обновлении жизни. Эренбург не верит в творческие силы пролетариата. Ему кажется, что наступила пора окончательного крушения культуры. И свой панический ужас перед этим крушением он прикрывает скептическими, циническими насмешками решительно надо всем: над буржуазным патриотизмом, буржуазной благотворительностью и лицемерием социал-предателей в той же мере, как и над пролетарской революцией, Советской властью, коммунизмом. Но если поскоблить, как следует, эту циническую иронию, если попытаться разобраться, что же таится под сардонической усмешкой современного Петрония, — немедленно обнаруживается перекрашенное лицо интеллигентного мещанина, цепляющегося за уютный, комфортабельный, привычный старый мир. Не характерно ли причудливое сочетание мефистофельского хохота над гибнущей Европой с горькими слезами над трупом этой самой любимой «финикийской царевны» («Трест Д. Е.)»? Эренбург — плоть от плоти старого мира, он прекрасно знает его, поэтому его издевательства над капитализмом бывают временами метки и язвительны. Но каждая попытка подойти к изображению сил революции выказывает чудовищное непонимание этой последней.
Наиболее характерным примером этого непонимания надо признать фигуру Николая Курбова, — совершенно невероятный, выдуманный тип коммуниста, пытавшегося превратиться в какой-то партийный автомат и сломавшего шею на этой нелепой попытке. Напрасно многие товарищи, увлекшись остроумием издевки Эренбурга над капитализмом, полагают, что романы нашего скептика могут сыграть известную положительную роль. Яд безнадежной разочарованности, отвратительной безыдейности, страшная опустошенность, подлинное дыхание «конца века» слишком переполняют книги Эренбурга, слишком превышают их якобы полезную «критическую» сторону. В лице Эренбурга мы видим один из ядовитейших продуктов гниения буржуазии.
