Разумеется, появление Чехова в Ницце — взволновало маленький муравейник Василисы.
На первом же четверге она прижала меня к стене.
— Это тот самый?
— ?
— Ну, которого переводят теперь французы?
— Да.
— Настоящий?
— Чего настоящее быть не может. 96-й пробы, с ручательством на три года.
— Вы все смеетесь. Почему же его до сих пор здесь нет?
— Он нигде не бывает.
— Да, но у меня все!
По ее мнению, весь мир сосредоточивался в ее салоне, остального не существовало!
— Он, верно, мрачный ипохондрик?
— Слава Богу, нет. Очень веселый и милый человек.
— Тогда я ничего не понимаю… Привезите его ко мне pour faire sa connaissance! [22]
— He поедет.
— Как же это так? Им заинтересован даже августейший.
— ?
— Михаил Михайлович.
— Да какое дело Чехову до него?
— Значит, он нигилист. Неужели из тех, что с револьверами в карманах ходят?
Я расхохотался.
— Ну, вот видите, сами смеетесь, значит, нет. Так почему же? Черт меня дернул сказать: «Чехов привык, чтобы к нему ездили!»
И старого Арнольди Василиса немедленно командировала вниз в город (их вилла была на горе Montborron) во что бы то ни стало найти, добыть и привезти к ней нашего писателя. А собравшейся на этот четверг публике было объявлено: в следующий — у нас будет наша национальная слава, знаменитый Antoin de Tchekoff, писатель…
— Вроде кого? — заинтересовалась леди Грей, слывшая здесь за esprit fort [23] и знавшая весь Олимп Англии и Франции.
— Вроде… вроде… Мопассана double de votre Thackeray [24].
— Ao!..
Это стало понятно и успокоило всех.
Дать имя — достаточно. Никаких других определений не надо было. Вечером мы с Чеховым до истерики хохотали над этою литературною характеристикой Мопассана, подбитого автором «Пендениссов».
— Как это тонко! — восхищалась леди Грей… — Только вы можете так в двух словах.
Василиса благосклонно улыбалась, принимая поздравления.
— Где его можно застать на нейтральной почве? — пристал ко мне Арнольди.
— Позовите его к себе. Он когда у вас бывает?
— Больше по ночам.
— По ночам я сплю! — обиделся старик. — Поймите же. Он приезжий. Неловко же мне к нему первому. Есть известные правила.
— Да, но что же с ним поделаешь? Он, вообще, оригинал.
— А, ну это другое дело.
Дать кличку — значит успокоить все сомнения.
Оригиналу, раз я признан таким, можно то, чего никому другому нельзя. И в то же время у оригинала все признается особенным. Даже если он вынет носовой платок, высморкается в него и положит обратно.
И Арнольди подъехал в «одно прекраснее утро», в своем великолепном ландо с еще более великолепным ливрейным лакеем, к нашему скромному пансиону и, не застав ни Чехова, ни меня, оставил нам карточки.
