— Неверно задумал! — заметил Джансеид, — ты, друг, у меня не спросился.
Елисуец обернул к нему бледное от ужаса лицо, но Джансеид в это время схватил его за горло и так сжал, что тот только забился и захрипел в его руках. Сон горцев очень чуток. В одну минуту князь был уже на ногах и другие тоже.
— Что случилось? Джансеид, что здесь такое?
— А то, господин, что эта змея хотела тебя ужалить… Хорошо, что Селим заметил его издали и меня разбудил. Я во время придавил ей жало…
И он ещё сильнее сжал тому горло… Елисуец побагровел, ещё секунда и он задохнулся бы.
— Постой, Джансеид. Благодарю тебя… Отпусти его, всё равно он не убежит отсюда.
Джансеид разнял руку и поднялся, не теряя из виду ни одного движения пленника.
Князь наклонился и пристально всмотрелся ему в лицо.
— Не в добрый час ты встретил меня, Курбан-Ага, — строго проговорил он. — Не в добрый час! Аллах ещё не хочет моей смерти. Разве ты забыл, что по адату. — канлы приостанавливается во время гаэавата? У нас с тобой старые счёты, Курбан-Ага… Если бы я со скалы не бросился в Самур и не переплыл его, быть бы мне теперь в Метехском замке[1]. Ты ведь Асланбека тоже выдал. Ну, что же, значит, так было в книге написано, чтобы сегодня ты попался мне.
Курбан-Ага стоял, уже глядя в землю. При последних словах князя, он быстрее молнии выхватил из-за его пояса пистолет, но сейчас же был сражён страшным ударом в голову. Джансеид и тут подкараулил его. Хатхуа засмеялся.
— Не везёт тебе, Курбан-Ага. Не везёт… Ты всё забываешь, что около — мои кунаки. Ещё раз ты спас мне жизнь, Джансеид. Сочтёмся, за мною не пропадёт… я добро помню и зла не забываю, — сверкнул он на елисуйца. — Ночь ещё длинна… спать надо. Судить его мы будем завтра.
— Курбан-Ага, ты всегда был храбрым человеком, — тихо обратился к нему Хатхуа, — с тобою, — улыбнулся он, — приятно иметь дело, потому что ты не боишься смерти. Поклянись на Коране, что до утра ты не будешь искать моей гибели, что ты не сделаешь попытки бежать, и я не прикажу тебя связывать, как барана под ножом.
Елисуец молчал.
— Помни, Ага, твой род благороден, верёвка обесчестит тебя.
Кровь кинулась в лицо пленнику.
— Хатхуа! Завтра рассудит нас Бог, а сегодня я дам тебе клятву.
Коран оказался у Хаджи Ибраима. Он подал его кабардинскому князю. Курбан-Ага положил правую руку на священную книгу и, подымая глаза к небу, торжественно проговорил:
— «Да поразит меня Аллах проказой, да низвергнет он мою душу в ад, да проклянёт он потомков моих до седьмого колена, ежели я до завтра, пока взойдёт солнце, буду искать твоей смерти или думать о побеге!» — Довольно с тебя, Хатхуа?
