А ночь-то, какая ночь!
— Думает ли обо мне Селтанет? — вспомнил Джансеид и приподнялся на локте.
Около послышался вздох.
— Ты не спишь, Селим? — спросил шёпотом молодой человек.
— Нет… О своём ауле думаю… Теперь Аслан-Коз убрала баранов в закуту… намолола ячменя к завтраму и погасила огонь в очаге.
И оба опять замолчали. Вид развалины, дышащее небо, словно мигающие звёзды, стреноженные кони, их фырканье и удары копыт о камень, долго ещё мерещились Джансеиду, пока он не утонул в счастливом, беззаботном сне, увидев в последнюю минуту облитую лунным сиянием круглую башню старого за?мка. Селим заснул не так скоро. Он сам стал про себя тихо, тихо напевать горскую песенку:
«Ветерок сорвал у розы
Лёгкий лепесток…
Закружил его в ущелье
И понёс в поток.
Воды бешено клубятся
По пути у скал,
И обрывок бедной розы,
Закружась, пропал.
Далеко, внизу, на камень
Выброшен волной,
Умер он, благоухая,
Ночью под луной».
Но тут Селим вдруг вздрогнул… Прямо перед ним в ярком, облитом луною пространстве показалась чья-то чёрная голова… Суеверный, как все горцы, он помянул Аллаха и прочёл молитву от оборотня. Голова пропала. Ему пришло в голову, что это так почудилось, может быть… Но вот опять она… большая, странная… крадётся… растёт… Селим сжал руку Джансеиду… Тот разом поднялся, но в тот именно момент, когда голова припала к камням…
— Тише! — остановил его Селим, — ляг! Посмотри в ворота.
Джансеид взглянул и заметил как раз поднявшуюся над камнями папаху.
— Ты видишь? — шептал ему Селим. — Это из дидойцев, должно быть.
— Нет, у дидойцев на папахах шерсть чёрная и подлиннее.
— Неужели казикумух?
— Или он, или из елисуйцев… Погоди, что он делать будет, — а сам тихо, тихо вытащил из-за пояса пистолет, взвёл курок, попробовал, на месте ли огниво, лёжа присыпал пороху… и замер…
Голова в папахе приближалась… вот и всё тело видно…
— Елисуец и есть! Чёрная душа!.. Что он задумал ещё?
— Сейчас увидим.
В это время лунный луч упал прямо на подползавшего, и Селим почувствовал, как у него сильно до боли забилось сердце.
В зубах у предполагаемого елисуйца был кинжал… Приподнявшись на ладонях рук, он оглядел всё становье джигитов, зорко высмотрел, и Джансеид на его лице заметил улыбку торжества и злобной радости. Елисуец теперь нашёл то, что ему было надо, и пополз прямо к тому месту, где спал кабардинский князь, закрывшись буркой и подложив седло под голову. Но, очевидно, хищник рассчитывал без Джансеида. Молодой лезгин привык подползать к джейранам и горным козлам так, что они его не замечали. Он обернулся живо лицом к земле и, казалось, не двигая ни руками, ни ногами, змеёй потянулся за елисуйцем. Если бы последний взглянул назад, он бы заметил, что голова Джансеида находится у его пояса… но он так был поглощён делом, что даже камень, выскользнувший из-под рук молодого салтинца, не испугал его. Лунный свет, очевидно, беспокоил спавшего князя, и он натянул на лицо себе башлык, так что тот покрывал его до усов. Елисуец был уже около… Неслышно опираясь на левый локоть, он взял кинжал изо рта, быстро занёс его над грудью Хатхуа, но в то же мгновение почувствовал свою руку точно в железных тисках.
