— Привет, — сказала я.
— Привет, — ответил он и долго молчал.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.
— Нормально, — произнес он. — Я не понимаю.
— Чего не понимаешь? — Я не хотела видеть повязки у него на глазах, поэтому смотрела не на лицо, а на руку. Айзек грыз ногти, и кое-где в уголках кутикул проступила кровь.
— Она даже не приходила, — пояснил он. — Мы были вместе четырнадцать месяцев. Четырнадцать — это много. Блин, больно! — Айзек отпустил мою руку и нащупал кнопку обезболивания, которую надо нажимать, чтобы ввести себе инъекцию наркотика.
Медсестра, закончив менять повязку, отступила на шаг.
— Прошел всего один день, Айзек, — сказала она чуть снисходительно. — Дай себе время выздороветь. Четырнадцать месяцев — малая часть жизни. Все только начинается, приятель, сам увидишь.
Медсестра вышла.
— Она ушла?
Я кивнула, но спохватилась, что Айзек меня не видит.
— Да, — ответила я.
— Я сам увижу? Она правда так сказала?
— Качества хорошей медсестры… Начинай, — предложила я.
— Первое: не сочиняет каламбуров о твоем увечье, — сказал Айзек.
— Второе: берет кровь с первой попытки, — продолжила я.
— Да, это большое дело. Это же моя рука, а не мишень для дротиков, скажи? Третье: не позволяет себе снисходительный тон.
— Как твои дела, миленький? — приторно заворковала я. — Я сейчас воткну в тебя иголочку, будет чуть-чуть ой-ой…
— Бо-бо моему манинькому сюсечке? — подхватил он. И через секунду добавил: — Большинство из них нормальные. Я просто очень хочу свалить отсюда на фиг.
— Отсюда — это из больницы?
— И это тоже, — ответил он. Айзек напрягся. Я видела, как ему больно. — Честно говоря, я гораздо больше думаю о Монике, чем о моем глазе. Это идиотизм? Идиотизм.
— Идиотизм, — согласилась я.
— Но я верю в настоящую любовь, понимаешь? Люди теряют глаза, заболевают черт-те чем, но у каждого должна быть настоящая любовь, которая длится минимум до конца жизни!
— Да, — подтвердила я.
— Иногда мне хочется, чтобы этого со мной никогда не случалось. Рака, я имею в виду. — Его речь немного плыла. Лекарство действовало.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Гас уже приходил. Он был здесь, когда я проснулся. Отпросился из школы. Он… — Голова Айзека свесилась набок. — Легче.
— Боль отпускает? — уточнила я. Он едва заметно кивнул.
— Хорошо, — одобрила я и, как настоящая стерва, тут же спросила: — Ты что-то говорил о Гасе…
Но Айзек уже спал.
Я спустилась вниз, в крохотный сувенирный магазинчик без окон и спросила дряхлую волонтершу, сидевшую на табурете за кассой, какие цветы пахнут сильнее всех.
