— Я об этом не подумала.
— Вот почему меня и обошли. Никто тут не виноват. Ничего не поделаешь: война.
— Война всем мешает, правда?
— Она дает молодежи возможность себя показать.
— Знаешь, милый, я, пожалуй, съем кусочек холодного мяса.
— Вот и молодец. — Он отнял руку: с нее капал пот. — Я сейчас скажу Али.
Внизу он высунулся в дверь и окликнул Али.
— Да, хозяин?
— Поставь два прибора. Хозяйке лучше.
От океана наконец поднялся слабый ветерок; он задул над верхушками кустов, между хижинами креолов. С железной кровли, тяжело захлопав крыльями, взлетел гриф и опустился на соседнем дворе. Скоби глубоко вздохнул — он очень устал, но радовался, что одержал победу, вынудив у Луизы согласие съесть кусочек мяса. Он всегда нес ответственность за счастье тех, кого любил. Одной из них уже ничто не грозит — во веки веков, а другая сейчас будет обедать.
4
По вечерам порт бывал красив минут пять, не меньше. Грунтовые дороги, такие уродливые, спекшиеся днем, нежно розовели, как лепестки цветов. Наступал блаженный час. Люди, навсегда покинув здешние места, вспоминают в мглистый лондонский вечер, как загорался этот берег, как он расцветал, чтобы тут же померкнуть снова; в этот час им становится странно, что они так ненавидели этот порт; их даже тянет обратно.
Скоби остановил свой «моррис» на одном из поворотов широко петлявшей вверх по холму дороги и поглядел назад. Он чуть-чуть опоздал. Цветок над городом увял; белые камни, обозначавшие край обрыва, светились в ранних сумерках, как свечки.
— Наверно, там никого не будет, Тикки!
— Непременно будет. Сегодня библиотечный вечер.
— Поедем побыстрее, дорогой. В машине так жарко. Господи, когда наконец пойдут дожди!
— Соскучились по дождям?
— Да, если бы только они шли месяц или два, а потом переставали.
Скоби что-то ответил, не задумываясь. Он никогда не прислушивался к тому, что говорит жена. Он спокойно занимался своим делом под мерное течение ее речи, но стоило прозвучать жалобной ноте — и он мгновенно включал внимание. Как радист, зачитавшийся романом возле приемника, он пропускал все сигналы, сразу же настораживаясь, когда слышались позывные корабля или сигнал бедствия. Ему даже легче было работать, когда она разговаривала, а не молчала: пока его слух воспринимал этот ровный поток слов — клубные сплетни, недовольные замечания по поводу проповедей отца Ранка, пересказ только что прочитанного романа, даже жалобы на погоду, — он знал, что все идет хорошо. Мешало работе молчание; молчание означало, что он может поднять голову и увидеть в глазах ее слезы, требующие внимания.
