Умолил я Михал Адамыча только об одном: ни в коем случае не допускать, кроме матери, ни одной из женщин на опознание с понтом моего трупа, то ли обугленного при аварии, то ли выловленного в Яузе, то ли перемолотого на рельсах метро; решили, что его на всякий случай как следует загримируют.
«Уверен, — сказал Михал Адамыч, — что мы сейчас впереди планеты всей по всем этим делам».
Тогда же я отдал ему остававшийся у меня перстень, все остальные ценные вещички и последние ценности Г.П.; цену не запрашивал, Михал Адамыч сам выложил за все это фантастическую сумму, ни мне, ни Г.П. не снившуюся.
«О'кей, поверьте, Володя, я тащусь не из-за бабьей тяги к погремушкам… после лагеря, в первые дни на свободе, я с утра до вечера бродил по залам геолого-минералогического музея, что в Нескучном… подолгу торчал у образцов древнейших окаменелостей и глубинных пород… что-то странное происходило с душой, когда вглядывался в обломки метеоритов, в первокристаллы, в породы с вкраплениями камешков и золотишка».
Все это время я привычно изгонял из башки мысли об отношении предков, друзей и знакомых к жутковатому известию о своей внезапной гибели; к таким вот смертям в те смутные времена людям было не привыкать; вместо редких происшествий в «Известиях» и в «Вечерке» грязно-желтые издания буквально завалили обывателя, и без того достаточно стебанутого действительностью, всякими ужастиковыми сообщениями и репортажами; так что я мог надеяться, что Котя с Г.П. отнесут случившееся к тайным каверзам каких-то фарцовочных моих делишек.
А о том, как отнесется Опс к внезапному моему исчезновению из его жизни, как-то не думалось… ну что тут было думать?.. я дальним был для него человеком, хотя относился он ко мне как к большому псу, который возится с ним на полу, тоже рычит, тоже огрызается и игриво оскаливается… я всего-навсего выгуливал его, кидал мячик и обломки веток, давал пожрать-попить и в общем-то находился у него — у владыки дома — в покорном услужении… этот, думаю, и горевать не станет.
Ни дня, я помню, прожить не мог без Г.П.; иногда мчался за нею с дачи в город, временами наезжала она сама вместе с Опсом; не преувеличиваю: сердце разрывалось от неминуемости разлуки; да и Г.П., по-моему, чувствовала что-то, лишавшее ее покоя, навязчиво сообщавшее настроению нервозность; меня тоже все это терзало, но все равно я балдел от втресканности в необыкновенно красивую эту женщину; и, кроме всего прочего, ценил ее решимость забыть ко всем чертям многолетнюю стоическую верность дубоватому блядуну и пьянице — забыть и предаться кайфу запоздалого приключения не с каким-то там крутым тузом, а с приятелем сына; я вместе с ней разделял отчаянно веселую грусть бабьего лета, недаром вызывавшего сладчайше неутолимую боль в душе.
