Поцелуй Валькирии | страница 63

Она знала, зачем Курт искал ее, знала, почему сопровождает его на квартиру. Это заложено во всех них — ариях. Чистая кровь. Ребенок-полубог. В этом заключалась их жизнь — оставить после себя высшее существо. На углу улицы она прочитала адрес. Курт дрожал от нетерпения, его просто колотило. И она словно издалека слышала свой смех, счастливый смех.

После — никаких ласк. Ее руки он зажал своей одной и вывернул их за головой. Он создавал себе иллюзию насилия. Он делал ей больно. Его возбуждало чувство превосходства, и она уступила. Уступила и впервые почувствовала… Смерть?.. Пронзительный полет… Душа ее вырвалась, освободилась! Потом Адель отрешенно улыбалась, перед ней возникло лицо Кена, задумчивые глаза.

— Больно!!!

Выражение блаженства на ее лице не возбуждало его. Курт заломил ее руки, пока она не вскрикнула, потом стал душить, ее хрипы его не удовлетворяли. Он выплевывал ругательства. Полузадушенную, Курт привязал ее к холодной железной спинке. Он знал, как сделать, чтобы она умирала долго. Покалеченная кисть пульсировала, когда его нож прошел ровно между кишечником и печенью. Ровно.

Othala — разделение.

Отступление должно сопровождаться знанием, как и когда отступить, и твердостью, чтобы совершить это.

Сначала на столике появилось черное блюдо с водой, на поверхности плавали кленовые листья. Лежа, Адель могла повернуть голову и смотреть. Их сменил скрюченный, точно запутанная проволока, прутик сосны и банка клубничного варенья от Ника. По ночам Адель садилась и, утопая в подушках, медленно дотягивалась ложкой до краешка — зачерпнуть немного ягод стоило некоторых усилий, забинтованная кисть не могла служить опорой для тела. Потом старая причудливо изогнутая веточка вишни осыпала на салфетку цветы, Адель подходила к окну — среди деревьев прохаживались люди, из-под плащей выглядывали больничные пижамы.

Когда она впервые очнулась, Кен был рядом. Спертый воздух палаты был ароматизирован тлеющими можжевеловыми палочками. Адель не хотела открывать глаза, не хотела никого видеть, тем более — его. Кен тут же все понял. По изменившемуся ритму ее слабого дыхания. Еще минуту он молча держал ее руку, а перед тем, как уйти, пожал.

Под грузом вазочки с икебаной лежала газетная вырезка. Адель не читала ее. Кен или Эд убили отца ее ребенка — другого там быть не могло. Курт принял смерть достойно, как подобает офицеру.

Через месяц ее нахождения в больнице вошедший врач поинтересовался, согласна ли она на аборт. Ее жизнь была вне опасности, а срок беременности позволял. Неужели эти глупцы рассчитывали, что она позволит лишить ее того, ради чего она чуть не погибла? Причисленный к расовой элите Курт обладал правом решать, имеют ли остальные право на существование… Даже она. Этот ребенок стоил тысячи жертв, стоил миллиона их пустых жизней! После выздоровления она задержалась в стенах больницы — лекари опасались угрозы выкидыша, и ей оставалось долго рассматривать свою изувеченную кисть. Она вспоминала мастерскую хари. Японские якудза лишали себя фаланги пальца за каждый проступок. Это знак ей — она позабыла о долге перед Семьей, перед Великой Германией, она должна позаботиться об интересах своего клана, искупить свою легкомысленную беспечность.