— А-а, ну да, кхм, — тянет от неожиданности Маша. Ей хочется провалиться сквозь твердое самолетное кресло, но делать нечего — надо как-то выкручиваться из ситуации. — Вы мне вот так грубо льстите, Андреас? — Она пытается перевести все в шутку. — Не поможет, русские журналистки неподкупны!
— Льстить — это говорить неправду? — пытается вспомнить редкое слово немец. — Да-да, но я написал правду. У вас есть горе? Я не имею прав спросить, извините.
— Да какое горе! — Маше становится на мгновение остро стыдно — надо же, распустилась до чего. — Так, мелкие неприятности. Все будет путем!
— Путем? Путь — это дорога? Это значит — мы правильно летим? Надо записать! — смеется Андреас.
«Не слишком ли он умен, сентиментальный толстяк, не хвачу ли я с ним настоящих проблем, и как, собака, хорошо знает русский язык!» — Этими вопросами Маша задается до самого Южно-Сахалинска, который, как всегда, внезапно выскакивает из плотных облаков уже почти на самом приземлении.
Странно приехать в родной город, где нет уже твоего дома. Восемь лет назад, похоронив отца, мама переехала в родной городок в Центральной России.
Маша уехала в Москву еще раньше, пригласили на работу в штат большой газеты, в которой год собкорила до этого. В столице долго привыкала, хотя пять лет училась здесь, все, казалось, было родное и знакомое. Но Сахалин сидел в сердце занозой, его долго не хватало Маше Зотовой в ее завидной столичной жизни. Потом привыкла.
Маша вышла на трап, и сразу лицо залепил влажный плотный ветер с острым запахом осенней тайги. Первые годы в Москве, особенно осенью, ей сильно не хватало именно этого воздуха: смолистого запаха тополей на проспекте, влажного аромата цветов на углу центральной площади, где сидели со своими ведрами кореянки-цветочницы. Пряной вони рынка, где те же кореянки торговали жгучими соленьями и специями и где грудами были навалены помидоры, зелень, стояла в ведрах таежная ягода. Запаха самой тайги, который приносили в город мокрые циклоны, — острого соуса из грибов, лимонника, папоротников, преющей листвы, багульника… Она, как лесной зверь, принюхивалась к московскому воздуху, пыталась найти хоть слабое подобие сахалинской осени и не находила его ни на задушенных бензином столичных бульварах, ни в блеклых и пресных подмосковных лесах. Теперь родные запахи обрушились на нее как яростный летний ливень — от одного этого захотелось петь и танцевать.
Разместились в гостинице. Маша кинулась звонить в свою газету, друзьям, назначать встречи. Не терпелось всех увидеть, но приходилось думать о спутнике — не бросишь же его одного в помпезном, самом дорогом номере самой дорогой, построенной недавно гостиницы с претензией на шик. Берг, со своим хохолком на макушке, кожаным кофром, щегольским спортивным рюкзаком, ноутбуком и дорогим чемоданом, а самое главное — паспортом и профессией, вызвал откровенное любопытство дородной дамы на ресепшн и двух веселых горничных. А раз так, то скоро весть о «журналисте из Германии» разлетится по всему отелю.
