По большей части мы молчали, но вдруг Вера ни с того ни с сего спрашивает: „А что ваша хозяйка обо мне сказала?“ Я говорю: „Вот бы вам такую жену“. — „А вы ей что ответили?“ — продолжает Вера. Я немного опешил и говорю: „Согласилась — женился бы“, — и спрашиваю Веру: „А вы пошли бы за меня?“ Она говорит: „Пошла бы“. Не знаю, может быть, мне тогда померещилось, но, по-моему, она это сказала совсем равнодушно. Знаете, как будто от всего устала, во всем разочаровалась». Обижать Корневского Ерошкину не хотелось, и он решил, что у того еще будет время узнать, что Вера, когда сказала это «пошла бы», подумала: «Ну вот, опять заигралась».
«Когда она сказала „пошла бы“, — продолжал Корневский, — я, честно говоря, растерялся, а она смотрит на меня насмешливо, потом говорит: „Ну, спокойной ночи“. Тут я сообразил, что что-то надо делать, набрался храбрости и спрашиваю: „Вера, можно вас поцеловать?“ — „Можно“, — отвечает и подставляет щеку». В дневнике Вера писала, что Корневский поцеловал ее и совсем расцвел. «А я подумала, ну чего он радуется? Да и я сама на что рассчитываю? В Орле так и так не останусь, учиться здесь негде, а он собой никак распоряжаться не может».
«Дальше, — рассказывал Ерошкину Корневский, — мне, что называется, пошла карта. Я ведь, откровенно говоря, не верил, что она согласится остаться в Орле, а я военный: где скажут с моей частью стоять, там и стою. И никого, где моя будущая жена хочет жить, не волнует. Ну ладно, вы ведь хотите, чтобы я по порядку рассказывал, тогда об этом позже. На следующее утро мы на той же машине с полковым начпродом и с политруком поехали показывать Вере главную достопримечательность Орла — пригородные сады. Сначала катили среди хлебов, уже желтых, спелых, а потом начались сады. Там холмы и пологие склоны прямо до реки, до Сейма спускаются — на них и разбиты сады. Урожай был что надо, часть яблок прямо на земле лежала — ветки их поднять не могли. Ну и падалицы, конечно, немало.
Пока мы ехали, Вера нам сорта называла, некоторые я запомнил, другие знал и так. Там было много антоновки, много белого налива, а еще коричные, краснощекая барвинка, грушевка, кальвиль. По-моему, она и другие сорта называла, но их я не помню. Да вам это и незачем?» — вдруг осекся Корневский.
«Нам в этом деле всё интересно, — сказал Ерошкин, — постарайтесь ничего не пропускать». — «Ну, что ж, — согласился Корневский, — раз следствие требует, пропускать ничего не буду; только я гляжу, вы протокол не ведете, не обессудьте, если при повторе что-нибудь упущу. Наконец, — продолжал Корневский, — мы вылезли из машины, чтобы, как водится, пикничок устроить. Решили прямо посреди какого-то сада. Вера тут же начала подбирать с земли яблоки и одно за другим в рот отправляет. Помню, что я ей тогда сказал: „Не ешьте их столько, у нас много чего вкусного есть, и еще вы лучше с дерева срывайте, а то так заболеть недолго“. Но она этими советами, по-моему, осталась недовольна.
