Зося стояла у стены в своей привычной позе, переплетя руки на груди, и смотрела на коротыша с брезгливым равнодушием. И отвечала тоже равнодушно, цедя сквозь зубы:
— Соседка Степанида заглядывала.
— Соседка, это ничего… Соседка пусть… — Коротыш потянулся за второй картофелиной. — Лишь бы другие не заглядывали.
— Да кому заглядывать-то?
Он пьяно усмехнулся:
— Кому! Мало ли людей в лесу. Дорога приметная, хата твоя с краю, отчего не зайти погреться. Среди сосен ведь холодно…
Насторожилась Зося: прежде о лесе коротыш не упоминал, будто не существовало леса. Неспроста повел, видно, разговор.
— Глупости.
— Ха, глупости! Тридцать человек сманили, вот тебе и глупости. И остальных ждут. А? Ждут? Как думаешь?
Опасный оборот принимал разговор, чтобы пресечь его, Зося подошла к столу и налила в стакан коротыша самогону.
— За это спасибо… Уважаю добрых баб, с ними не пропадешь.
Она вздохнула горестно:
— Яша, однако, пропал…
— Сам виноват. Любил шибко тебя, да и на лес заглядывался.
— А ты не боишься?
Коротыш сыто и устало глянул на Зосю, на огромную и, кажется, доступную.
— Чего бояться?
— Любить меня не боишься?
Веселый хохоток негромко, но заливисто покатился по комнате.
— Я-то?! — И коротыш потянул руку к Зосе. Не твердую, но смелую, не ждущую сопротивления.
— Выпей прежде! — попросила хозяйка. Отчего-то ласково попросила, словно боялась, что он забудет о самогоне.
— Это не уйдет, — отмахнулся коротыш и снова потянул руку к ней, к горячему локтю ее, что был почти рядом.
— Пей! — уже не попросила, а потребовала Зося. — Другую не налью.
— А, черт! — досадливо ругнулся он. Схватил поспешно стакан и так же поспешно плеснул в рот тошнотворно разящую сивухой влагу. Плеснул раз и два. Стакан был велик, и единым духом одолеть его не удавалось. И пока булькала жидкость, пока он трудно проглатывал ее, за печью, за увядшей цветастой занавеской, скрипнула койка и что-то поднялось шуршащее и вздыхающее.
Зося испуганно глянула на занавеску. Потом на коротыша — не слышит ли он скрипа? Но тот за своим трудным занятием, за бульканьем самогона, ничего не уловил. Одолел стакан и довольный и усталый выдохнул тяжесть и гарь сивухи. Кинул в рот растрепанный снопик капусты, втянул в себя кислоту и прохладу, отдышался.
Он и до этого был пьян, а теперь целая свора хмельных огоньков ринулась в его глаза и засветила их безумием.
— Зося! — хотел он подняться и обнять хозяйку, но почувствовал, что грузен и не тверд и не поднялся, только качнулся к ней. — Зося, сядь ко мне!
