— И такой критический момент наступил?
— Да, если я оказалась в вашем кабинете…
— Значит, клад пускался в ход в случае ареста?
— Вернее, в случае возникновения опасности. Мне не пришло в голову, что за мной следят, иначе я бы сразу нашла полянку с четырьмя соснами… Сама нашла.
Найгоф прервалась и посмотрела пытливо на полковника. С какой-то требовательностью посмотрела, словно подозревала о существовании тайны, которую он скрывал от нее все это время.
— Скажите, господин полковник, вы уже искали что-то на втором километре… Вы знали о «кладе»?
Он улыбнулся, как улыбаются подкузьмившие соперника хитрецы. И глаза его, выцветшие, усталые глаза, вдруг заискрились лукавством.
— Не знали!
— Не знали?! — ужаснулась Найгоф.
— Да, но когда увидели в лесу Рут Хенкель, тогда вы для нас были еще Рут Хенкель, — то подумали о каком-то «кладе». Проще говоря, догадались, что гостья из Западного сектора зря не появится в таком глухом месте и не станет без цели прогуливаться по лесным полянкам. К тому же мы знали вас, фрау Найгоф, знали ваше прошлое, ваш характер, ваши склонности, а это многое значит…
— Я навела вас на второй километр, — с досадой произнесла Найгоф. — Боже мой! Только я…
— Только вы… И разрешите от своего имени принести вам благодарность, Рут Хенкель!
— И вы способны еще шутить!
— Пока — нет. Но не огорчайтесь, фрау Найгоф. Мы знаем, что с нами борются и борются постоянно, и не вы, так другой мог, вернее, должен был явиться на второй километр. Ведь вам нужен «клад»?
— Мне?!
— Не буквально. Кому именно, вы лучше меня знаете. Так что же вас интересовало, фрау Найгоф? Нет, нет, отбросим шкатулку, я не ее имею в виду! Что?
— Вы вернулись к вопросу, господин полковник, который задали первым десять дней назад. Помните?
— Помню… И надеюсь, он будет последним.
Найгоф испуганно отшатнулась, словно услышала что-то страшное.
— Почему последним! Почему?..
После второго стакана самогона он захмелел. Капуста, натолканная во все уголки рта, холодная, сочная капуста мешала ему говорить — лезла наружу, выдавливалась соком на подбородок, да и говорить, собственно, было нечего. Всего два слова:
— Хороша ты, Зоська… Ой, хороша…
Горячий картофель рассыпчатой горкой высился перед ним и манил духовитым паром. Не прожевав еще капусту, он всей пятерней ухватил огромную картофелину и жадно запихал в рот.
— Значит, говоришь, никто не приходил? — захлебываясь жаром и вкуснотой, спросил он.
— Нет.
— Это правильно. Пусть не приходят. А только зачем в окне огонь был? С вечера…
