И Найгоф знала это. Она все знала — и то, что трое мужчин, сопровождающих ее, сейчас хмурятся, прячут в себя зло и ненависть, а четвертый слушает ее с просветленным лицом и где-то в душе восхищается ею. Для него, для четвертого, она сказала:
— Бескорыстные, молчаливые, гордые сосны… Холодные и прекрасные!
Сказала и оглянулась.
— Простите мою слабость, господин полковник! Я действительно люблю этот лес.
Он склонил голову, принимая ее слова и соглашаясь с ней — лес в бегущем хороводе света и тени был в самом деле прекрасен.
— Впрочем, зачем чувства, — вздохнула Найгоф. — Нам предстоит работа и довольно грязная. Я тоже буду искать, буду рыть землю, господин полковник.
— Если вам это интересно… Лучше заставить трудиться память, — ответил полковник. — Надеюсь, вы понимаете, что мы не собираемся перекапывать весь лес. У вас есть какой-нибудь план, фрау?
— Не шутите, господин полковник. Имея план, я давно бы нашла свои колье и удалилась с вашего горизонта…
— Я не так выразился, — поправил себя полковник. — Существует ли план поисков? Где искать, от чего отталкиваться?
— Да, конечно…
— Поделитесь с нами!
— Охотно.
Найгоф прошла к соснам, молодым, только недавно обретшим стройность и уверенность в себе и торопливо взметнувшимся ввысь, задержалась около них, что-то решая, потом поманила рукой полковника. Нехотя он последовал за ней.
— Вот видите! — показала она на деревья, когда полковник оказался рядом и, заложив руки за спину, за просторные складки черного плата, уставился взглядом в сосны. — Видите? Такими были те, на нашей любимой полянке…
— Ну… — не понял баронессу полковник.
— Такими молодыми. И их было всего четыре.
— Ну и что же… — повторил полковник.
— А теперь нет… Я хотела сказать, нет тех четырех сосен.
— Так и следовало ожидать, — покачал головой полковник, и было в этом покачивании что-то унылое и безнадежное. И даже насмешливое. Подождав, пока Найгоф примет и оценит мнение собеседника, он лениво достал из кармана плаща пачку сигарет и как средство утешения протянул баронессе.
— Мои… — удивилась она, — то есть те, что я люблю. — И посмотрела на полковника благодарно, со смущенной улыбкой. Осторожно пальцами, самыми кончиками, почти ногтями, вытянула сигарету и попросила огня. Он чиркнул зажигалкой, обнял родившийся огонек ладонями, сделал закуток, чтобы сберечь пламя от неугомонного и озорного ветра, то и дело вылетавшего на опушку. Закуток получился просторным и глубоким, потому что ладони полковника были огромными и грубыми, как у каменотеса. Она, закуривая, успела разглядеть их и сравнить с руками молодого офицера, в первый день предлагавшего ей огонь — руками художника или музыканта. И Рут стало немножко страшно от вида этих грубых рук полковника. Они показались ей беспощадными. Отпрянув от зажигалки, она испуганно произнесла: — Благодарю!
