— Целился хорошо, а промахнулся еще лучше.
Иоруорт кинулся к своим сидевшим в засаде воинам, подав им одновременно сигнал и пример быстрого отступления. Отец Альдрованд хотел послать им вслед целый град стрел, но фламандец удержал его, объяснив, что стрелы следует беречь, а не тратить на нескольких убегающих врагов. Быть может, честный человек вспомнил также, что воины Иоруорта попали под прицел, полагаясь на его уговор с ними.
Когда затих шум поспешного отступления Иоруорта и его людей, наступила тишина, которая всего лучше подходила прохладе и спокойствию раннего утреннего часа.
— Тишина продлится недолго, — сказал Уилкин монаху с серьезностью, которую тот отлично понял.
— Да, долго она длиться не может, — согласился отец Альдрованд. — Надо ждать атаки. Оно бы еще ничего, только уж очень их много, а нас мало. Уж очень длинны наши стены, а упорство валлийцев не уступает их ярости. Но мы сделаем все, что можем. Сейчас я пойду за леди Эвелиной. Ей следует показаться на крепостной стене. Облик ее прекраснее, чем подобает говорить монаху, а высокий дух она унаследовала от отца. Взгляд и слово такой девы удвоит в решительный час силы наших воинов.
— Возможно, — сказал фламандец. — А я позабочусь, чтобы и завтрак им дали посытнее; моим фламандцам он придаст больше сил, чем вид десяти тысяч прекрасных дев, хотя бы все они выстроились перед ними.
Когда, пройдя сквозь битвы пламя,
Ты припадала к орифламме,
О леди в капитанском чине,
О чудо среди жен земных, —
Последний трус из войск твоих
Геройствовал под стать мужчине.
Уильям Стюарт Роуз
Едва лишь совсем рассвело, Эвелина Беренжер, по совету своего духовного отца, стала обходить стены осажденного замка, чтобы воодушевлять доблестных и подбадривать оробевших. Ее драгоценное ожерелье и браслеты указывали на ее высокий ранг и на знатность рода; туника, по обычаю того времени, была схвачена на тонкой талии поясом, расшитым драгоценными камнями и замыкавшимся большой золотой пряжкой. К поясу был подвешен великолепно вышитый кошелек, а с левого боку небольшой кинжал тонкой работы; поверх туники накинут был черный плащ, знак траура; капюшон плаща затенял, но не скрывал ее прекрасное лицо. На нем уже не было выражения восторга, вызванного представшим ее воображению чудом; теперь оно выражало печаль, но вместе с тем решительность; обращаясь к воинам, она то умоляла, то отдавала распоряжения, то просила у них защиты, то напоминала им об их долге.
