Во мне что-то менялось.
Прислонившись плечом к стене салона, с сигаретой во рту, я смотрела в старое треснувшее зеркало над барной стойкой на отражение части своего лица: прямую белую прядь, ниспадающую на правую щеку, и большие светлые глаза. Можно было подумать, что это какая-то устаревшая репродукция на полотне, выполненном в стиле поп-арта шестидесятых-семидесятых годов (реакционное течение, возвращающееся назад к фигуративному искусству) и пошло изображающем какую-нибудь звезду, побочный продукт кинематографической промышленности («Лиз», 1965 или «Мерилин», 1964, Энди Уорхолла[13]). Я же была красива (красива, несмотря на Ницше, Болтанского, Фуко и Ко), сказочно красива, красива настолько, что мне и в голову не приходило, что я такая красивая. Шокирующе красива! До неприличия красива! И именно моя красота возбуждала всех этих господ! Всю эту мелкую дрожащую рыбешку, потрескивающую от похоти на сковородке в моем автоответчике. Уф!
Это было невыносимо!
Все-таки не фотография вытеснила фигуративное искусство. Это зеркало его уничтожило.
Когда-нибудь я расчленю собственный портрет!
Жалкие безумные народы…
Этьен Ла Боэси «Рассуждение о добровольном рабстве»
20 ноября
Я стерва шлюха дрянь продажная душонка простушка подстилка кокотка пустышка киска ночная бабочка курочка блудница гулящая куртизанка гетера лахудра проститутка распутница — ПРЕДАТЕЛЬНИЦА, недостойная возложенной на меня священной Миссии, недостойная моего Искусства!.. Вот уже пять дней, как я с тобой не говорила, Дик; я вела себя как последняя из последних кокеток, как последняя ветреница; запиши все это, Дик, не упусти ни слова! И я надеюсь, что мой чертов писарь, грошовый бумагомаратель, безработный преподаватель, безвестный писака, жалкий дипломированный щелкопер перенесет на бумагу все, что записано на этих пленках, передаст пылкость моих слов, мою ярость! Но только пусть эта продажная душонка не прикасается к моему «стилю», не смеет «приглаживать» его, «приукрашивать» и, главное, пусть этот озлобленный реваншист-неудачник не вставляет между моими словами свои грязные мыслишки.
Только в тебе, Дик, мой верный Дик, я не сомневаюсь — Дик никогда не предает!..
Так вот, я попалась в ловушку для птиц, прельстившись сомнительными выгодами, которые местные власти рекламируют изо всех сил, чтобы поработить массы. Я просочилась в ряды этих господ, считающих себя хозяевами Игры, хотя на самом деле они всего лишь жалкие игрушки, пешки в масштабах планеты в оккультной, космической игре в шахматы. Я села в бежевый «бентли» с красными кожаными креслами и приборной доской из черного дерева мэра не-знаю-какого-города, которое припарковалось, словно тыква, превратившаяся в карету для Золушки, перед моим «частным отелем» на площади Сент-Катрин. Садясь в этот «бентли» (8 литров, 1924, коллекционная вещь), я начала спускаться в ад моего рабства. Это произошло шестнадцатого ноября, то есть четыре дня назад, когда я перенеслась в волшебную сказку, которой еще предъявлю счет за все злодеяния, ступила на путь, ведущий к Голгофе…
