Различие между вниманием, направленным на объекты — неважно, внутренние или внешние, — и бдительностью, тонущей в шорохе неизбежного бытия, заходит дальше. Я унесено фатальностью бытия. Нет больше ни снаружи, ни внутри. Бдительность полностью лишена объектов. Это не равнозначно тому, что она является опытом небытия; но она гак же анонимна, как сама ночь. Внимание предполагает направляющую его свободу Я; бдительность бессонницы, держащая наши глаза открытыми, лишена субъекта. Это именно возвращение присутствия в пустоту, оставленную отсутствием — возвращение не чего-то, но присутствия; это пробуждение наличия в лоне отрицания. Это несгибаемость бытия, никогда не прекращающего труд бытия; это сама его бессонница. Сознание мыслящего субъекта — с возможностью его потери, сна и бессознательного — как раз и есть прерывание бессонницы анонимного бытия, возможность «приостановить», перестать служить щитом, укрыться в себе, уйдя из бытия; провести, подобно Пенелопе, ночь для себя, чтобы распустить вязание, за которым, бодрствуя, следила днем. il у а — игра бытия — не играется в забвении, не вклинивается в сон, подобно мечте. Само его событие состоит в невозможности — противоположной возможностям — сна, расслабления, дремоты, отсутствия. Такое возвращение присутствия в отсутствие не происходит в определенные моменты, подобно приливу и отливу. il у а недостает ритма, как кишащим точкам темноты — перспективы. Для того, чтобы мгновение могло вторгнуться в бытие, чтобы прекратилась бессонница, подобная самой вечности бытия, необходима позиция субъекта.
Таким образом, мы вводим в безличное событие il у а не понятие сознания, но бодрствование, в котором сознание участвует, утверждаясь в качестве такового именно в силу одного лишь участия в нем. Сознание — часть бодрствования, то есть сознание уже прорвало бодрствование. Сознание как раз и является убежищем от бытия, которого, обезличиваясь, мы достигаем в бессоннице; это бытие не теряется, не обманывается, не забывается — рискнем сказать, что оно полностью протрезвилось.
Бодрствование анонимно. Нет моего бодрствования в ночи, в бессоннице; бодрствует сама ночь. Оно бодрствует. В этом анонимном бодрствовании я полностью на виду у бытия, все наполняющие мою бессонницу мысли ни к чему не привязаны. У них нет опоры. Если угодно, я являюсь скорее объектом, чем субъектом анонимной мысли. Конечно, Я, по крайней мере, узнаю на опыте, что значит быть объектом, Я все еще осознаю такое анонимное бодрствование; но осознаю в движении, уже выводящем Я из анонимности, когда пограничная ситуация безличного бодрствования отражается в отливе покидающего ее сознания.
