Слушать
рассказ
Маркуса об
этом этапе их
путешествия
было
жутковато.
Они пробирались
через южную,
еще не
оккупированную
немцами
часть
Франции,
забитую
беженцами — и
волшебниками,
и маглами, —
сутками не снимали
разиллюзионное
заклятие, а
от беспрерывных
аппарационных
скачков
Маркуса тошнило,
и он еле мог
двигаться.
Потом семья
оказалась в
Португалии,
где застряла
надолго —
Ла-Манш был
уже
заблокирован
немецким флотом,
начались
бомбежки, так
что уехать на
магловском
пароходе
оказалось
невозможно.
Только в
августе
сорокового
отец сумел правдами
и неправдами
добыть
билеты на
портключ до
Лондона, но
здесь
родителей
Маркуса Министерство
тут же
интернировало
как граждан
Германии, а
его самого
отправили
сначала во
временный
лагерь для
детей-беженцев,
а потом в
Хогвартс.
— А за что
твоих
родителей? —
недоумевал я.
— Они же
ничего не
сделали!
—
Мы
немцы. Враги.
Этим все
сказано...
Глава 7
Только
в те
сентябрьские
дни я
окончательно
почувствовал,
что такое
война.
Глобальных
изменений в
жизни
Хогвартса не
произошло, но
столько было
разных
мелочей и
новшеств, что
в итоге ты
начинал
сомневаться:
а была ли
школа
когда-то
такой, какой
ты ее
помнишь? В
Хогвартсе
будто
навсегда
поселилась
дождливая и
унылая осень;
довоенная
жизнь
казалась
далекой и
нереальной,
будто сон.
Еда
в Большом
зале теперь
подавалась
сразу на
тарелках,
небольшими
порциями, и
тарелки были
уже не
золотые, а
фаянсовые, разрозненные,
будто их
второпях
набрали где
попало.
Кормили в
основном
кашей или вареной
картошкой.
Раз в неделю
на ужин был
маленький
кусочек мяса.
По вечерам
старосты выдавали
младшекурсникам
молоко — по
трети пинты
на человека, —
а вместо чая
теперь был
противный
тепловатый
отвар
шиповника. Конечно,
ничего не
стоило
наколдовать
себе хоть
целую голову
сыра или
фруктовый
пирог — но, как
и все,
извлеченное
из воздуха,
эти
ненастоящие
продукты
были
нестойкими,
утоляли
голод очень
ненадолго,
зато оставляли
после себя
противное
тянущее
чувство в желудке.
Не проходило
недели, чтобы
кто-нибудь не
попал в
госпитальное
крыло с
отравлением
из-за плохо
наколдованной
сосиски. Но
мы все равно
продолжали
поглощать
эту самодельную,
бесполезную,
часто вообще
несъедобную
бурду — голод
не тетка.
Отъедались
только, когда
кому-нибудь
приходила
посылка из
дома, которую
по-братски делили
на всех. Мне
врезались в
память эти ночные
пиршества в спальне,
когда мы
резали
тонкими
ломтиками
хлеб и мазали
его домашним
вареньем —
это было
просто-таки
райское,
самое лучшее
блюдо в моей
жизни,
равного
которому я с
тех пор не
пробовал ни в
одном, даже
самом
дорогом
ресторане...
