Коричневый. Верно!.. Только скучные ремесленники-портачи вполне довольны всем, что ни сотворит их любимое «я», и всегда бывают в ладу с собой. Без ясного чувства недостижимого идеала, без неустанного стремления к нему нет художника. Только это недоверие не должно вырождаться в сплошное недовольство и превращаться в ипохондрическое самоистязание, которое парализует творческую силу. Пусть в момент творчества вдохновение будет веселым и вольным, лишь бы только рассудок не отпускал поводья. У актера, о котором я говорил, это недоверие, это недовольство превратились в самую настоящую болезнь. Дело дошло до того, что в бессонные ночи он слышал вокруг себя разговоры, темой которых был он и в которых, как правило, жестоко осуждалась его игра. Он всё пересказывал мне, и я только диву давался, ибо тут были тончайшая художественная критика, проникновеннейшее понимание каждого момента, а все это сделал только, пользуясь выражением Шуберта[53], внутренний поэт.
Серый. Скажите лучше — говорящая совесть!.. Выраженное словами глубокое понимание собственной индивидуальности… Spiritus familiaris[54] выходит наружу и, как независимое существо, говорит человеку высокие слова… Господи, всем своим господам и дамам я пожелал бы такого бесенка, чтоб задавал им перцу.
Коричневый. Часы царя Филиппа — и то было бы недурно!
Серый: Что вы подразумеваете под Филипповыми часами?
Коричневый. Филипп Македонский велел ежедневно говорить ему: «Ты человек!» Это навело самого юмористического из всех юмористических писателей — вряд ли мне нужно называть имя Лихтенберга[55] — на великолепную мысль о говорящих часах, вам, вероятно, известную.
Серый. О говорящих часах?.. Мысль эту помню лишь смутно.
Коричневый. Есть часы с боем, которые в первую четверть часа играют четверть, во вторую — половину, в третью — три четверти какой-нибудь музыкальной фразы, а отбивая час, играют ее целиком. Так вот, говорит Лихтенберг, недурно было бы с помощью особого устройства заставить часы произносить слова «Ты еси человек!», разбив это предложение, как музыкальную фразу, на четыре четверти. В первую четверть часы возглашают «ты», во вторую — «ты е…», в третью — «ты еси», а отбивая час — все предложение. Справедливо говорит Лихтенберг, что возглас третьей четверти, «ты еси», так и побуждает подумать, пока часы не пробили полный час, кто ты, собственно, есть. Право, я думаю, что такой школьный экзамен, поневоле устроенный в душе себе самому, был бы для многих тягостен… страшен… жуток.
