Действительно, голоса неслись отовсюду. Слышались серебристый смех, тихое пение, мужские грубые голоса, даже бряцание, как показалось Твердову, оружия. Все это сливалось в невообразимый хаос звуков.
Вдруг все смолкло.
– Друзья мои, мои рабы! – раздался голос Юрьевского. – Спасибо вам, вы все опять со мною, несете свой восторг моей царице. Приветствуйте ее!
– Да здравствует царица! – раздались голоса.
– Бесплотны вы, мечты и грезы! – продолжал Иван Афанасьевич. – Но всех вас я создал, вызвал к жизни. Вы живете мною, а я живу лишь ею одной. Но слушайте же: не раз наступал на наше царство враг, не раз начиналась борьба, и мы всегда побеждали. Вы знаете, враг стремился, во что бы то ни стало овладеть моей царицей, увести ее, отнять у меня. Разве я мог допустить это? С нею исчезла бы моя жизнь. И вот я смело вступал в борьбу и всегда побеждал. Теперь опять началась борьба. Явился дерзкий…
– Смерть ему! – раздалось кругом.
– Вы так сказали. Так слушайте же: я уже взял в плен врага, и он теперь в моей власти.
– Смерть! Смерть ему!
– А ты что скажешь, царица моя?
– Смерть дерзкому! – услыхал Твердов голос Веры.
– Пусть будет так! Он умрет, как умерли другие, но только, прежде чем умереть, пусть он увидит славу своих победителей!
Зеленые кусты вдруг раздвинулись, и перед Твердовым предстала картина, похожая на сказку. Прямо перед ним, на высоком троне, к которому вели несколько ступенек, сидела Вера. На ней был древнегреческий наряд, и вся она сияла бриллиантами и золотыми украшениями. По обе стороны трона неподвижно стояли две фигуры воинов с мечами у бедер. У ног Веры полулежал, прислонив голову к ее коленям, Юрьевский, также в облачении древнего грека, и торжествующе-злобно смотрел в сторону своего врага – Твердова. Более никого не было, но невидимые оркестр и хор по-прежнему исполняли свою дивную мелодию.
Это видение продолжалось несколько секунд. Потом свет опять померк, и наступила тьма.
„Где я? Какая безумная греза поразила мой мозг?“ – думал Твердов, а в темноте опять раздался голос Юрьевского:
– Царица, мой пленник будет завтра принесен тебе в жертву! Довольна ли ты? Любишь ли меня?
– Люблю, люблю! – прозвучал прежний ответ.
Твердов рассердился.
„Что это она заладила: „Люблю, люблю“, – с досадой подумал он, – будто только это слово и знает! Ах, да, она еще слово „смерть“ сказала. Чудно! Что все это значит?“
Все стихло. Не слышно было ни звука, ни шороха. Николаю Васильевичу стало страшно. Он заметался, но путы были крепки.
