— В двенадцать.
Они одновременно подняли на нее глаза. В голове у старой вдруг прояснилось; так четко она не соображала с самого утра. Что-то она, должно быть, не так поняла — или Иза ошиблась со временем. Винце умер без четверти четыре. Чепуха какая-то.
В комнате сгустилась тишина. Старая смотрела на дочь. У Изы даже лоб залило краской. Антал быстро перевел взгляд под ноги, на ковер.
— В последний раз я с ним играла в карты, — сказала Иза, и страшнее всего было то, что в голосе ее ничего не было: ни раздражения, ни попытки оправдаться, объяснить что-либо. — У него выпал очень хороший день, он был в сознании, смеялся. Я в своей жизни насмотрелась на умирающих, лицо отца я хочу запомнить живым.
Иза всегда была права. Вот к чему в ней невозможно было привыкнуть: она всю жизнь, во всех ситуациях была права. В детстве, когда ее ругали или шлепали за что-нибудь, в конце концов всегда выяснялось, что обидели ее зря: Иза просто знала что-то, чего они, взрослые, не знали, и им приходилось идти и просить у нее прощения; и если бы она после этого дулась, кривила губы или жаловалась! Она не давала им даже столь малого удовлетворения: лишь смотрела серьезно и рассудительно и говорила своим тоненьким голоском: «Ну, видите!» Вот и теперь она права; в самом деле, она желает сохранить в своей памяти то смеющееся лицо, которое видела десять дней назад, а не сегодняшнее, неестественно серебристое.
Антал закурил, долго вертел в пальцах спичку. На лице его ничего не было видно, даже понимания. Когда он наконец поднял глаза, то взглянул на старую, а не на Изу.
— Мама, — обратился он к ней, — вам теперь будет очень одиноко. Если хотите, я перееду к вам.
— Это очень любезно с твоей стороны, — посмотрела на него Иза, и в голосе ее действительно звучала признательность, а не ирония. — В самом деле, большое тебе спасибо, но мы уже все решили. Мама поедет со мной, я заберу ее в Пешт.
Они в первый раз взглянули друг другу в глаза. Антал что-то спросил взглядом, Иза ответила. Ни вопроса, ни ответа старая не поняла. Когда она была девочкой и мать с отцом решали за нее, что ей делать, она вот так же стояла меж ними, страшась и надеясь.
— Тоже выход, — сказал Антал и стряхнул с сигареты пепел.
Старая что-то пробормотала, поднялась и сделала шаг к Анталу, чувствуя необходимость прикоснуться к нему, обнять или хотя бы сказать что-нибудь: ведь то, что он предложил, дело немалое. Но сказать она так ничего и не сказала: Иза взяла ее за локоть, и жест этот сковал ее, лишил дара речи. Она не понимала, чего от нее хочет дочь, и боялась, что, если будет слишком ласкова и сердечна с Анталом, Иза рассердится на нее.
