Священник озабоченно молчал.
— Но требуется разрешение, — наконец заявил он.
— Знаю, святой отец, я его добуду.
Декан помолчал.
— Дебреценский крематорий так перегружен, пройдут недели, пока оттуда…
— Я дождусь, святой отец… Я не был дома с сорок шестого года, по крайней мере, огляжусь немножко.
Священник в отчаянье искал все новые доводы.
— Мы хотим сейчас реставрировать церковь. Объявить ее памятником старины. Более достойного, более прекрасного места…
Семереди с некоторым нетерпением жестом остановил его.
— Я венгр, но мое отечество — Швейцария! Мой отец был солдат, он провоевал всю первую мировую войну с начала и до конца, когда же увидел, что нас несет в другую бессмысленную бойню, то попросил отставку. Не мы презрели эту страну, это нас сделали здесь personae поп gratae[19]… - В его голосе звучала сдерживаемая горечь. — А там мы displaced persons[20] — чужие, ничейные… Но нас в конце концов приняли, мы пустили корни, есть у нас там уже и родная могила, увы. Моей матери незачем оставаться в этой церкви.
Декан сокрушенно пробормотал:
— Как вам будет угодно, ваше выс… господин Семереди.
Гость встал.
— Благодарю вас, святой отец… А пока… мне хотелось бы наконец помолиться у ее могилы.
С тяжелым вздохом священник встал, ноги его дрожали; он пожал Семереди руку, проводил его до двери и с порога приказал домоправительнице:
— Пирока! Дайте господину Семереди ключ от склепа.
Домоправительница вышла из кухни.
— Эка зачастили нынче в склеп тот! — вполголоса проворчала она.
Жофия не заметила, когда в церковь вошел Семереди с большим букетом цветов и толстой свечой. Последние две-три недели она работала отрешенно и при этом быстро — кажется, именно после «исповеди» и, кажется, потому же чувствовала себя как-то чище, испытывала облегчение, словно больной, которого отпустили спазмы.
На голос Семереди она обернулась.
— Отличная работа! — заметил он. — Не понимаю, как это нам не пришло в голову реставрировать картину… Прошу прощения, — прервал он себя и протянул руку. — Феликс Семереди.
— Господин Семереди! — живо воскликнула Жофия и, обтерев руку запачканной тряпицей, поздоровалась. — Жофия Тюю, реставратор.
Семереди внимательно разглядывал святого Христофора.
— Правда, мы только лето проводили в селе, — продолжал он, — и на бедную мою матушку всегда ложилось столько забот, что она рада была, если удавалось осуществить хотя бы малую часть задуманного… Впрочем, не знаю, входило ли это в ее планы…
