Домоправительница, сосредоточенно роясь в памяти, глядела на согбенную спину коленопреклоненного священника. «Кто ж бы это такой — Рафаэль Балог?»
На цыпочках вернулась она на кухню и принялась за обед в одиночестве: если уж господину декану придется довольствоваться перестоявшимся обедом, так хоть сама насладится им, свеженьким, с пылу с жару!
Но священник не прикоснулся и к подогретым яствам. Отказался он и от полдника, когда же домоправительница, тревожась все пуще, стала умолять его отведать хоть что-нибудь, с несвойственной ему твердостью отослал ее прочь:
— Оставьте меня в покое, Пиро! Очень прошу вас, оставьте меня нынче в покое!
— Да с чего это вы так к сердцу-то принимаете? — заупрямилась домоправительница. — Я испанские консервы открыла, с раками. Вы же любите… А он никогда и не бывал у нас, ваш отец Рафаэль! Я всех помню, кто заезжал сюда за эти шестнадцать лет. И, чтобы вы к нему, господин декан, ездили, не упомню… Так кто же он был вам?
— Что вы об этом знаете! Оставьте меня, хорошо?
— Да раков-то можно принесу?
— Нынче я пощусь… А в семь утра попрошу чаю.
Пирока поняла, что в этот вечер декан уже недостижим для кого бы то ни было. Она приготовила ему постель, поставила рядом с кроватью бутылку содовой, стакан, положила чистый носовой платок и оставила своего хозяина в покое.
У Пироки личной жизни не было — собственной комнатой она пользовалась только для сна. Ее дни без остатка поглощало служение декану. И насколько она содержала в порядке дом священника, его сад, его облачение, настолько же не занималась собой. Постель свою никогда не застилала, платье не укладывала в шкаф, так что гостей могла принять только на кухне.
Кухня была по-старомодному просторна, пол и стены на высоту человеческого роста выложены красным моющимся кирпичом. По стенам висела надраенная до блеска медная посуда — ее домоправительница чистила усерднее, чем собственные ногти. У стены вдоль огромного стола, на котором она разделывала тесто, затеяв пироги, стояли в ряд стулья — сюда и усадила Пирока столичную художницу и стала потчевать консервами из раков, раз уж они все равно открыты.
Жофия была разочарована, узнав, что не сможет увидеться с деканом, она вяло ковырялась вилкой, без охоты пробуя чертовски дорогой деликатес. В архиве епископского дворца она не нашла, правда, ничего особенного, но и то немногое, что все же нашла, хотела бы обсудить со своим старым другом — про себя она уже иначе его не называла. Пирока курила, вставив сигарету в длинный мундштук, и озабоченно рассказывала:
