— А вы, господин декан?
— Я не пью.
— За ваше здоровье! — Она сделала глоток и с восхищением оглядела кабинет.
— Как здесь красиво! Каждая вещь излучает покой. Гармонию.
— А у вас не так?
По лицу Жофии пробежала горькая гримаса.
— Я живу под крышей самого высокого в Будапеште дома. На девятнадцатом этаже. У меня великолепная мастерская с огромным балконом. Оттуда, пожалуй, и Цеглед[5] видно… Зимой я еще сметала с балкона снег. А теперь… даже не решаюсь ступить на него… боюсь, что вниз брошусь…
Декан слушал ее сочувственно, заинтересованно.
— Красивая, молодая, талантливая — как не подумать, что и счастливая…
— Талантливая?! — протянула Жофия.
— Я не видел еще ваших работ, но ежели вас рекомендовал Художественный фонд…
— Разрешите? — Жофия выпила рюмку и тотчас опять ее наполнила. — Сколько раз меня спрашивали: как становятся реставраторами? Я буду откровенна, господин декан: а вот так — когда оказываются не слишком талантливыми художниками.
— И вы страдаете из-за этого? — с участием спросил священник.
— Я из-за многого страдаю, господин декан! — Жофия налила себе еще, отпила немного. Видно было, что ей хотелось говорить, с тех пор как она в деревне, ей ни разу не удалось выговориться — все только ей изливали душу. Она пила, чтобы освободиться от мучительной скованности, которая делала ее напряженной и замкнутой среди чужих. Священник наблюдал за ней с волнением. Он слышал на своем веку столько исповедей, из таких глубин…
— Неподалеку от моей квартиры есть пивнушка. Этакая забегаловка низшего пошиба — словом, распивочный пункт ресторанного треста. Я потому только решаюсь заглядывать туда, что обслуга меня знает и, если что, вступится, защитит. Милиция наведывается туда каждый вечер, как по расписанию, разнимает драчунов, забирает подозрительных типов. Там я часто вижу одну старуху. Ужасно, ужасно старую. На головенке — седые космы, на худых, как спички, ногах — мужские ботинки, незашнурованные… Лицо ее… ну нет, такое лицо не привиделось бы и Босху в самых кошмарных его сновидениях! Она собирает со столиков грязные стаканы, за это ей плеснут пятьдесят граммов «кеверта»[6]. И бросят пачку «Мункаша»… А мне иной раз хочется с ней поменяться местами…
— Почему?
— Потому что после такой вот рюмки жизнь для нее просто масленица… После десятой стопки она падает на свое тряпье в угольном подвале и спит двенадцать часов подряд, без просыпу…
— Есть, знаете, травяной сбор против бессонницы, — пробормотал священник нерешительно.
