откровенно признаюсь: меня едва ли заинтересовало бы все то, что околдовывало его. Так обстояло дело. Тогда я не анализировала наши взаимоотношения, возможно, не понимала, а возможно, даже и не хотела их понимать — человек столько раз, ах, столько раз обманывает самого себя, — но теперь я уже знаю досконально, что именно так
обстояло дело.
Но потом наши отношения изменились. За месяц? За год? Не знаю. Верно одно: не так, как они изменяются в иных фильмах и пьесах. Кто-то влетает, что-то говорит, или никто не влетает, а лишь произносится одно слово, — либо не произносится, — а один жест, один взгляд — и все меняется. Кто-то кого-то разоблачает. Что-то выясняется! И все либо улаживается, либо разваливается. Не верю я таким пьесам, фильмам, романам. Два человека живут вместе годы, десятилетия, и вдруг одно слово, один жест — и тот или другой «разоблачает». Эффектная концовка. Но я не верю эффектным концовкам. Два человека, живущие вместе, не тогда-то и тогда-то, а каждую минуту раскрываются друг другу. Разумеется, если оба они не дураки. Почему яблоко вдруг загнивает? На нем где-то появляется малюсенькое красное пятнышко. Укус червеца. Крошечный изъян на кожице. Можно предположить, что рано или поздно через эту дырочку грибки и бактерии проникнут в яблоко. Потому что воздух всегда полон грибками и бактериями. Грибки и бактерии рьяно ищут малейшие изъяны на кожице. И находят их. Находят всегда. И тогда яблоко начинает загнивать. Очень. медленно. Прежде всего вокруг места укуса, кружочком всего в несколько миллиметров. Этот процесс растягивается на неделю. Даже на яблоке величиной с кулак. Разумеется, никакая аудитория не могла бы выждать до конца. Это с ума сойти надо. Спектакль длился бы неделями, месяцами, годами. Ладно, тут я слезаю с темы яблока.
Вот кратко, как изменялись наши отношения.
Поначалу я усердствовала в лаборатории возле Дюлы. Потом с Дюлой.
Я и теперь усердствую в лаборатории. И Дюла. Он тоже усердствует. Вроде бы все так, как было вначале, и в то же время все совершенно иначе. Мы усердствуем согласованно, но теперь уж и я усердствую, и он усердствует, и время идет все быстрее.
Но краткая эта история протяженна во времени, конкретна по результатам, хотя отдельные ее периоды не поддаются анализу.
Да, время идет все быстрее. Человеку хотелось бы удлинить дни. С точки зрения физиологии это неразумно. Ведь нервные клетки, мышцы и все прочее в конце концов устают. Должны уставать! ан нет. После двенадцати, четырнадцати, шестнадцати часов усердной работы разум приказывал нам: «Хватит, надо отдохнуть! Не то вконец измотаешься!» — и так далее в том же роде. А человек, всецело поглощенный тем, что он делает, что хотел бы еще сделать и что намерен сделать завтра, вопреки всем предостережениям разума порой часами не может заснуть и лежит в болезненном, но счастливо-напряженном состоянии духа, — и только усилием воли удерживает себя от того, чтобы не вскочить и не возобновить работу с того, на чем он ее прекратил. Кто этого не пережил, тот никогда не поймет, не поверит в это.
