Он взял у Дюлы сачок.
— У меня есть и сеть для мелкой рыбы, — сказал Дюла.
— Мне будет достаточно и сачка, — ответил Лакош.
Он пошел, мы последовали за ним.
Не пройдя и двадцати шагов, он остановился.
— Вот здесь у них и стоянка, — сказал он.
Спокойная, без водоворотов водная гладь, ни подмытого берега, ни упавшего в реку ствола дерева, ни особенной глубины, ничего особенного.
— Именно здесь? — спросила я.
— Именно здесь, — ответил Лакош. — И в прошлом году была здесь, и в позапрошлом, и, может быть, уже десятки лет. Она переходит от поколения к поколению. Похоже, впадина тут не естественная, а они сами выбрасывают отсюда ил и песок. Да, да, именно здесь.
Он шагнул к кромке воды, так что носки его сапог чуть-чуть ушли в воду.
— Дюла, подержите меня за ремень!
Дюла подступил к нему и ухватился сзади за его широкий блестящий ремень.
Лакош засучил правый рукав пальто и рубашки, наклонился вперед немного, еще немного, и вдруг сунул сачок в воду, так что его рука по локоть оказалась в воде, но вот уже он откачнулся назад, по воде расплылся круг, и Лакош вытащил сачок, полный кишащим, вибрирующим серебром.
— Хватит? Думаю, до весны хватит. Пересчитаешь их, Магдика?
Это было сказано в шутку, но я и вправду пересчитала рыбок. Один раз черпнув сачком, Лакош добыл для нашего садка триста восемьдесят два живца.
С тех пор весной, поздней осенью и зимой нам удавалось ловить и больших щук. Разумеется, сказать «нам» будет опять преувеличением. Я поймала только две, причем одну из них окончательно вытащил на берег Дюла. О том, чтобы я вынимала крючок из щучьей пасти, а тем более вырывала его из горла или желудка, не могло быть и речи. Напрасно толковали мне Дюла и дядюшка Фери, что пасть у щуки сплошь из костей и рыба почти не чувствует боли, мне всегда было немного не по себе, как будто это меня рвал, меня раздирал крючок. Не могла я смотреть и на то, как под кожу маленьким рыбкам загоняют стальные поводки, и, когда поплавок начинал ходить мелкими дрожащими кругами, мне представлялось, как бедная малявка, словно насаженная на вертел, с тяжеленным тройным крючком на спине и обремененная, точно кандалами, свинцовым грузилом, отчаянно трепыхаясь, описывает круги на страшной глубине, вынужденная ждать, когда над нею сомкнется частокол отогнутых назад, острых, как иглы, зубов. Ее боковая линия заранее предупреждает об опасности — мы наверху еще ни о чем не подозреваем, и она тоже увидит это позднее, — сейчас ей следовало бы метнуться к поверхности и юркнуть в спасительное убежище из прибрежных корней, или опуститься глубоко-глубоко и зарыться в ил, или… но выбора нет: в кандалах, с тяжелым тройным крючком на спине она лишь продолжает описывать маленькие круги, либо, цепенея от страха, неподвижно повисает на поводке.
