мы зачитали до дыр. В сотый, в тысячный раз мы приставали к отцу, и ему приходилось вновь и вновь рассказывать, как он буквально свалился на здоровенного медведя, дремавшего за толстым поваленным стволом. «Мое счастье, что он объелся малиной!» Мы сдвигали два стула, Иван ложился на ковер, а я «валилась» на него — он это выносил, поскольку был на год старше меня, — а затем мы стремглав разбегались в разные стороны. «Даже шкура у него пахла малиной». Матери это нередко надоедало. «Я этим вот как сыта! — Она проводила ладонью поверх головы. — Секейские босяки!» Отец бледнел, однажды даже стукнул по столу кулаком. «Даже сам король не мог бы стать секейцем! Дворянином можно сделать кого угодно! А секейцем никого и никогда!» Какого-то прадеда моей матери король пожаловал дворянством. Мы вылетали вон из комнаты — в такое время лучше не попадаться родителям под руку, скорее, скорее в ванную, там мы жались в темноте друг к другу, забившись за печку, «Как враги, — шептала я Ивану, — вот чудно». Он не отвечал. Хорошенько прислушавшись, мы разбирали некоторые слова. Отец упоминал и о борьбе за независимость, говорил, что императорские войска так и не вошли в Харомсек и что Бем
[3] не развоевался бы так, как он развоевался, если бы его не поддержали секейцы. А кто помог секейцам? Никто, бог и тот не помог, даже те несколько пушек, что у них были, они отлили сами. «Будь секейцев чуточку побольше, все полчища врагов — даже если бы их что саранчи было — ничего не могли бы с ними поделать!» Тут раздавался исступленный крик матери: «Многого ты добился со своим секейством! До кучера дослужился!» — «А ты до жены кучера!» Всего мы не слышали, да и не хотели слышать. Вообще-то, отец был приемщиком посылок, он стоял за большими весами с круглым циферблатом — за ухом толстый синий карандаш, в банке с клеем кисточки, в предпраздничные дни за его спиной высились горы пакетов. Он работал на приеме не у главного входа, а у боковой двери из переулка, причем с неимоверной быстротой, и чуть ли не с закрытыми глазами знал, где что подчеркнуть, что куда наклеить. Я любила смотреть, как он работает, и, когда смотрела, мне казалось, что важнее приема посылок нет ничего на свете. Возчиком отец работал не в службу, а в дружбу, и то лишь очень короткое время, ведь тогда почту уже давно перевозили на автомобилях, просто один из них окончательно развалился, и тогда вытащили на свет божий старую, зеленую конную повозку. Стали искать возчика. Отец согласился сесть на козлы, Иван с первых же дней уговорил отца взять его с собой и через несколько недель под большим секретом сообщил мне: «Вчера на улице Гергей он передал мне поводья!» С тех пор Иван влюбился в лошадей, в бега на всю жизнь.
