Однажды утром мне стало плохо и меня вырвало. Я сказала Райнеру, что пойду домой, а сама направилась к врачу. Когда я возвращалась в квартиру, которую когда-то занимал Райнер, мне казалось, что я парю над землей. Он лежал на кровати. Трепетание его век, подергивание губ и ноздрей говорили о том, что он спал. Я села рядом и стала ждать его пробуждения. Я надеялась увидеть его взгляд, опасающийся причинить кому-то боль; когда же он открыл глаза, увидела взгляд, ищущий жертву.
— Думаю, у нас будет ребенок, — сказала я.
Он молчал.
Я взяла его руки в свои и поднесла их к своему животу. Он отдернул руки. Я положила свои ладони на живот.
— Мне кажется, я слышу его сердце, — продолжила я, — хотя еще слишком рано.
Он молчал.
Меня охватило веселье. Слабость, вызванная плохим самочувствием, еще резче бросила меня в опьяняющую радость, и я засмеялась.
Райнер поднялся, сел на кровати, поставил локти на колени и опустил голову, подперев лоб ладонями. Я встала, приподняла его голову, оторвав лоб от ладоней, и прислонила ее к своему животу.
— Ты боишься?
Он молчал.
— Я слышала, что все мужчины боятся, когда им впервые предстоит стать отцом.
Он положил руки на мои бедра и оттолкнул меня:
— Я не могу совершить ту же ошибку.
Его слова отозвались физической болью, будто что-то обожгло мне сердце, и я поторопилась сказать, желая унять боль или стереть его слова:
— У нас будет ребенок.
— Это твой ребенок. Можешь делать с ним что хочешь. — Он сделал паузу и добавил: — У меня уже есть ребенок. И я не могу повторить прежнюю ошибку.
Я ничего не спросила о ребенке, которого он упомянул, ребенке, которого он назвал ошибкой. Знала, что Райнер ничего о нем не скажет: ни когда он родился, ни того, живет ли он с ним, знала, что он ничего не скажет об этом ребенке, знала, что не хочу ничего о нем знать, чувствовала, что больше ничего не хочу знать.
Я легла на кровать. Челюсть моя тряслась, и я зубами вгрызалась в подушку.
— Это твой ребенок, — повторил Райнер. — И делай с ним что хочешь.
— Мой ребенок, — откликнулась я, оторвавшись от подушки. — Но я не знаю, что делать ни с ним, ни с собой.
— Тогда тебе остается только одно.
— Нет, — ответила я.
— Да.
— Я не могу убить.
— Это не убийство. Это всего лишь очищение собственного тела.
Я чувствовала, как что-то жестоко клюет меня в сердце, словно пытается выдрать его из груди, хотелось расплакаться, но моя боль была суха, и я не могла найти слез, чтобы облегчить эту муку.
