Наконец лошадь остановилась. Четвёрка спрыгнула с саней. Заскрипел снег под ногами.
— Эй, дядя, — толкнул Изота кулаком в плечо один из разбойников, иного слова Изот не придумал к этой зубоскальской четверке. — Вставай, приехали!
Кто-то снял с его ног путы.
— Вставай! Задирай ноги выше!
Двое взяли его под руки и повели куда-то. Изот чувствовал, что не по тропинке. Они шли целиной по снегу.
— Подымай ноги выше, человек. Здесь ступеньки.
Натужено проскрежетала промороженная дверь. Его втолнули в помещение. Прошли скрипнувшими половицами. Не снимая мешка с головы, толкнули, и Изот упал на что-то мягкое. По запаху определил — на прелую солому.
— Ну вот, дядя, здесь и отдыхай. Места тебе хватит. Прохлаждайся.
— А секир башка не будем делать? — спросил голос.
— Ты можешь делать, а мы люди православные, — ответили ему. — Грех на душу не возьмём.
— А что мы скажем?…
— А чего говорить-то. Деньги мы получили, больше нас он и не увидит. Мы уезжаем.
— Воля аллаха. Я с вами.
Видно старший, кто разговаривал с татарином, сказал:
— Хватит лясы точить, поехали. Надо до рассвета убраться отсюдова.
Четвёрка тяжело затопала по дощатому полу. Хлопнула дверь. Ударил о стену засов или бревно. Потом раздался стук, похожий на удары молотка или чего-то тяжёлого по гвоздю. Видимо, для пущей важности дверь забивали. Скоро голоса затихли, и Изот ощутил тишину, безмолвную до того, что он слышал звон в ушах.
Он приподнялся. В помещении не ощущалось тепла. Было стыло, как и на воле, лишь одно было отличие — не было свежего ветерка, и Изот понял, что его привезли в какой-то старый сарай и закрыли, забив дверь, чтобы он не смог уйти. Да как он мог уйти, связанный. Он пошевелил телом, руками. Но верёвки настолько были крепко завязаны, что он не смог их даже ослабить. Они ещё больше впились в запястья.
Из разговора лихих людей он понял, что Пестун или барин, что было одно и то же, уготовили ему одно — смерть, чтобы избавиться от свидетеля поджога скита. И лишь по счастливой случайности, что разбойники не стали брать греха на душу, ему повезло. Повезло ли? Сидит он связанный по рукам в сарае и ничего не может сделать для своего освобождения. Так или иначе, а на смерть он обречён, если не от удара топора или ножа, так от голода и холода.
Глава шестая
Убогая лачуга
Провка проснулся, когда в мутное окно полуподвального помещения, где он ютился с малолетней дочерью Настей, стал просачиваться утренний свет. Не успел он придти в себя, как мозг прорезала мысль, от которой у него голова пошла кругом и горькая тошнота подступила к горлу. Тошнота была, наверное, не от мысли, а от того, что у него с вчерашнего дня маковой росинки во рту не было. Последний кусок хлеба, разломив его пополам, он вчера отдал Настеньке, а вторую половину оставил ей наутро. Сам довольствовался двумя пригоршнями квашеной капусты.
