Ключник взгляда не отвел.
— Правда твоя.
— А где же золото?
— А было ли оно? — Изот рассмеялся. — Я столько лет прожил в скиту, а золота, о котором ты говоришь, отродясь не видал.
— Зачем тогда барину всю эту канитель заводить?
— Кто его знает. Спьяну, может быть, померещилась казна скитская.
— Не хочешь говорить, воля твоя, — произнёс Одноглазый и вылил в рот водки. Глаз опять заслезился. Изуродованная огнём рука, ставившая стакан на стол, дрожала. — До следующей зимы не доживу, — продолжал он. — Эту, авось, докончу, немного осталось. Будет тепло, солнце, весна… — Он тронул спутанные волосы на голове. — Так веди, сдавай околоточному!
— Пошто мне тебя сдавать, — отозвался Изот. Он взглянул на лохмотья нищего, на лицо в пятнах от огня, на кисть руки, навеки пригнутую к запястью с красными твёрдыми рубцами, и повторил: — Пошто мне тебя сдавать. Ты уж получил своё.
— Что получил, то получил, — выдохнул Одноглазый. — Сполна, полной мерой. Но не я виноват, что таким стал.
— А кто же?
— Кто? — Одноглазый помолчал, раздумывая, говорить или не говорить и, решившись, ответил: — В молодости я был могутной силы парнем. Жили мы в деревне справно, работящие были, но крепостные…
Изот подвинул ему графин с остатками водки. Тот налил, стукая горлышком графина о края стакана. Ключник опять подумал, что не испытывает к разбойнику зла. Казалось, встретил давнего знакомого, какими-то свойствами не влекущего к себе, но взбередившего отголоски прошлого, незримыми узами соединявшего с прошедшей скитской жизнью. А кто больше знал о ските теперь, как не Одноглазый, хотя и не в том качестве.
А Одноглазый, одним махом выпив налитую водку, продолжал:
— Барин у нас был заедливый, часто парывал крестьян на конюшне за что ни на есть малую вину, а то и вовсе без вины, просто за то, что на глаза попался… Мне шёл двадцатый годок, стал я к свадьбе готовиться. Была у меня невеста Агаша — красивой стати девка… Такой красивой, что мне не верилось иной раз, что она моя невеста… Мы люди подневольные — надо согласия барина спрашивать: разрешит ли он нам обвенчаться. Барин оказал отеческую милость — разрешил. Свадьбу сыграли и мою Агашу увезли к барину. — Одноглазый закашлялся, схватясь за грудь, потом продолжал: — Наутро привезли… Стали мы жить в любви и согласии, но осадок иногда ложился на сердце. Но так шло недолго. Вскоре отсылает меня барин с мужиками в Москву по торговле, а у него лавки были в первопрестольной. Сказано было, что ненадолго, а живу я там неделю, другую, уже месяц истёк — не отзывает меня барин обратно, сказывают, что в Москве я ему дюже нужен. А мужики ездят, то туда, то обратно. Как-то передают мне весточку от родителей, что, дескать, Агашу барин к себе взял. Смекнул я в чём дело: нарочно он меня из деревни отослал, чтобы, значит, Агашу к себе поселить… Матерь божья, такое сомнение у меня всегда было, а тут оно оправдалось. Темно стало в глазах… Удираю я из Москвы и добираюсь к себе в деревню. Днём-то не появился, дождался вечера. Как стемнело, — домой, сильно я тогда не в себе был. Родители меня удерживали, да какое там…
