Крестник Арамиса | страница 22
— Прекрасно, господа, прекрасно! Уж больно вы скоры, как я погляжу! Уничтожить Францию!.. Опустошить!.. Допустит ли Небо такое зло?! — закричал он. — Вы хотите дать достойный урок властителю, слишком жадному до власти и славы, заключив в разумные границы этого неспокойного и докучливого соседа. Ну что ж, вполне разумно, в этом нет никакой несправедливости ни для меня, ни для вас, ни для него. Но не трогайте Францию!.. Она, впрочем, не настолько опустошена, разорена и разгромлена. Проросло зерно в борозде. Деньги вернулись в казну — возвращены доверием народным. Я тоже сделал расчеты. Людовик XIV имеет четыре дееспособные армии: Виллеруа стоит во Фландрии со своими восьмьюдесятью тысячами, Туаель — на Рейне с сорока пятью тысячами, Катина с двадцатью пятью держит Пьемонт, Вандом во главе пятнадцатитысячного войска сейчас в Барселоне. И даже если бы эти силы были разбиты, истреблены, уничтожены пушечным огнем, развеяны по ветру, обращены в бегство, вы все равно не стали бы хозяевами Франции, вершителями ее судеб… Как только подковы ваших лошадей и сапоги ваших солдат зазвенят на ее мостовых, призраки сейчас же превратятся в героев. Народ закипит, выйдет из замков, домов и хижин. Он сплотится вокруг своего старого короля…
Франция выстоит!.. Она не может не выстоять!.. Потому что только согласие народов кажется ей разумным… Потому что она несет вместе со словом Господним цивилизацию, устремленную из настоящего в будущее. Вот почему после Креси, после Пуатье, после Азенкура — каждого из поражений, когда казалось, что страна больше не возродится, после каждого из оскорблений, когда мнилось, что народ обескровлен, — она снова выпрямлялась, становилась сильнее, чем прежде, и кровь, еще более горячая, еще более благородная, текла быстрее в жилах великого народа… И потому, часто побеждаемый, он все-таки изгонял супостата… Франция — это солнце, факел, который освещает род человеческий! Если свет ее погаснет, вы услышите во мраке скорбный крик народов, предсмертный отчаянный крик!..
Речь свою преподобный начал слабым, хриплым, едва слышным голосом, но, постепенно набирая силу, словно разгораясь, голос его исполнился огня и зазвучал громогласно. Казалось, охваченный страстью, оратор даже стал выше. Две искры вспыхнули под капюшоном и пронзили тьму.
Изумленные слушатели смотрели на него с тревогой.
— Однако же, — бросил Черчилль резко, — вы с нами или против?
— Я со своими интересами.