А там, глядишь, и последнее возглашение, последние слезы: «Житейское море, воздвигаемое зря напастей бурею…»
Где же бури? И их здесь нет… «Тихое пристанище…» Да, тихое, могильное.
Но вот на клиросе произошло какое-то движение. Несколько темных фигур отделяются и, проходя мимо местных икон, делают земные поклоны. Через несколько времени они возвращаются одна за другою: в руках у них — у одной кружка для сбора приношений, у другой блюдо, у третьей опять кружка, а там снова блюдо…
Что это! У него чуть ноги не подкосились, в глазах потемнело, потом опять просветлело… светлее, кажется, стало в храме… что-то лучезарное блеснуло ему в глаза…
Это она! это ее лучезарное личико, полуприкрытое полями клобука, ее нежный овал, ее мраморное чело, оттененное клобуком… Совсем, совсем дитя в таком безнадежном одеянии — в саване, в черном саване ребенок!
Он узнал ее. Но она не поднимает глаз от блюда — длинные ресницы опущены.
Они идут посреди толпы, одна за другой, и кланяются. Впереди идет старуха, за ней другая. Последнею идет — она! Слышно: то алтын с глухим стуком упадет в кружку, то копейка или полушка брякнет на металлическое блюдо. И на ее блюдо бросают алтыны, полушки. Но она все не поднимает глаз — все личико ее словно мраморное, ни один мускул на нем не дрогнет.
Но как она изменилась, поблекла! Словно полузавядший белый ландыш с опущенною головкой.
Неужели не поднимет глаз? Они все ближе и ближе… Вот прошла первая кружка, за нею блюдо, опять кружка… Ее блюдо поравнялось с ним. Она не глядит!
В каком-то безумном отчаянье он с силою бросает крупную золотую монету на ее блюдо. Она дрогнула — подняла удивленные глаза — глаза их встретились на мгновенье… Она замерла на месте…
Блюдо со звоном повалилось на пол, и она упала на пол, как подкошенный колос.
XVII. Только бы видеть его!
После душевного потрясения, бывшего причиною обморока за всенощной, инокиня Надежда, перенесенная из церкви в свою келью, придя понемногу в себя, почувствовала глубокую, все ее существо охватившую радость. Она помнила только, что он не умер, что она не была причиною его смерти, не убила его, как казалось ей прежде. Он живет, он будет жить. Она будет думать о нем, будет знать, что он есть на свете, видит и землю, и небо, и солнце, а она будет молиться о нем — чего ж ей больше!
Она встала с своего скромного ложа и стала молиться. Она теперь в первый раз почувствовала сладость молитвы. Теперь ей есть о чем молиться — и какою молитвою! — высшими степенями молитвы!
