Он подрулил к стоянке и вышел вон, раздраженно хлопнув дверцей.
— Так ее, казенная — не своя, — озорно подмигнул известный всей таксистской братии дед-бородач, — лупи ее, родимую, все равно прокормит…
В другой раз Эдик бы и вступил в разговор, покалякать с этаким стариком, помнящим еще «форды» и «амы», было одно наслаждение. Но сейчас он лишь хмуро обошел свою лайбу, так, от нечего делать, попинал каждый баллон и, ни слова не сказав товарищам по цеху, снова уселся на свое место. Очередь двигалась быстро. Когда Баранчук оказался первым и, как всегда, не то чтобы с замиранием сердца, а с каким-то волнующим интересом ожидал «своего» пассажира, к нему подошла совершенно обыкновенная старушка. Она не села в машину, а, шустро семеня, обогнула ее и робко прикоснулась к Эдиковой дверце, не говоря ни слова и глядя как-то жалобно и таинственно. Так молча и смотрела на водителя.
— Бабушка, мне подвинуться? — вежливо спросил Эдик.
Вот тут старушка, просунув голову в салон и источая какой-то щемящий домашний запах, жарко зашептала:
— А не откажешь, сынок?
— Ну-у… Смотря чего, — осторожно ответил Эдик. — За руль не пущу, не надейся.
— Да что ты! Мне телевизор купить, — по-прежнему виновато и просительно зашептала старушка. — Ты уж не откажи, сынок. Дело-то оно ведь такое, редкое… А надо хороший.
— Я ведь телевизорами не торгую, бабушка. У меня свой поломанный. Вам в магазин надо.
— Да зачем же мне твой? Я и говорю, в магазине… — она робко прикоснулась к его плечу. — Дочка у меня замуж выходит…
Они поехали. По дороге в универмаг бабушка лопотала без умолку, и была в ее старушечьей болтовне какая-то уютная умиротворенность, тихая основательность старых людей, не привыкших к легким деньгам. Баранчук чуть не задремал.
— Я что хочу сказать, — скороговоркой бубнила она. — Ты уж похлопочи, сынок, в магазине-то, выбери хороший. Но недорогой… Я в ентих телевизорах не разбираюсь, хоть слыхала, правду ль, нет, говорят, есть такие — подороже дома будут… Так мне такой не надо. Ты недорогой выбери, только хороший, чтоб показывал… Дочка-то сюда переехала, теперь городская. А дома у нас в деревне ну совсем дешевые стали… Так она меня к себе зовет, и муж не возражает.
Эдик вежливо кивал, поддакивал, но слушал старушку вполуха: непретворенная в жизнь идея мешала ему жить, ибо талон предупреждений все еще оставался чистым.
Наконец случай представился. Он совершенно внаглую переехал перекресток на желтый свет, хотя возможность своевременного торможения была исключительно налицо. Тут же раздался суровый свисток, за которым последовал требовательный жест жезла, зажатого в белую крагу.
