Поэтому все подались на палубу. Гудович поминутно высчитывал, сколько еще осталось до Кенигсберга и задавал капитану яхты Федору Ушакову глупые вопросы. Мельгунов разжился удочкой, но пока ничего не поймал.
А вот Баглир всматривался в бездну. Когда ему уже казалось, что он установил контакт с глубинами и чувствует их взгляд, его бесцеремонно потрясли за плечо.
— Князь, вас к государю. По поводу финансирования вашего проекта.
Пришлось идти. Не будешь же объяснять, что изначально хотел лишь прикупить земельки. Скользнув руками мореному дубу лестничных перил — не потому, что было нужно держаться, а потому, что на это дерево положить руку было приятно, Баглир спустился под палубу. Маленький салон был так же залит солнцем, распахнутые резные рамы доносили морские запахи.
— Слышал манифест? — спросил Петр Федорович, — Отменил все налоги на крестьян. А с наших купцов пока много не настрижешь. Ничего, выпустим акции, часть всунем Фридриху, часть — Адольфу, — припомнил он шведского и прусского королей, — контрибуцию с Дании сдеру. Потом, я упразднил и работную повинность. А кем копать прикажете? Хорошо, если пленные будут.
Он сам ставил проблемы и сам их решал. Баглир кивал и делал, насколько мог, воодушевленное лицо. Петр водил пером по бумаге. Между прочим, пером Баглира.
В Померании русские войска вели себя по-хозяйски. Новая штаб-квартира генерала Чернышева сместилась в Богемию. По всей Германии разносилась русская речь — спокойная и требовательная. Фураж, продовольствие, разный воинский припас — все выдавалось по первому слову. Чернышев таким отношением был очень доволен, и постоянно припоминал, какие препоны ставили русской армии ее прежние союзники. Пришлют, бывало, денег вместо провианта… Солдаты же денег не едят! И не всегда даже на самые полновесные талеры можно что-то купить в разоренной долгой войной стране. Фридрих Второй, человек безусловно храбрый и рисковый, этого генерала изрядно побаивался. И дело не только в позоре поражения при Кунерсдорфе. Временами Чернышев публично жалел, что ему, занявшему Берлин и Кюстрин, не дали додавить короля.
— Царю, конечно, виднее, — говорил он, — и политически все верно — но все равно жаль. С датчанами или австрияками после Фрица уже и драться неинтересно.
И ведь этот был всего лишь на подхвате у Салтыкова!
Второй русский ужас, Румянцев, сидел в Кенигсберге. Город должен был бы отойти обратно Фридриху — но и его русские затребовали себе в качестве военной базы. Получилось, от Восточной, настоящей, Пруссии королю только и оставалось, что звание короля и немного сельской глубинки. И он был этим весьма доволен! Все могло кончиться гораздо хуже. А Румянцев набивал арсеналы и подновлял бастионы, ясно давая понять, что русские обосновываются в городе надолго. Время от времени граждане Кенигсберга видели этого человека, о превосходстве которого над собой нередко заявлял их бывший король, слышали его грубую речь и читали на стенах строгие приказы. Им оставалось только гадать — если у русских такие генералы, то каков же их император. И многим он казался северным языческим божеством, царящим среди ледяных дворцов и замерзших фонтанов Северной Пальмиры, кристальным инеистым великаном, равным по силе богам Вальхаллы.
