На вечерний пир в триклинии собралось очень мало гостей, в том числе Агриппа, Юба и Меценат со своей хорошенькой женой Терентиллой, но все пребывали в каком-то унынии. Хотя мы полулежали за отдельным столиком, Юлия и Марцелл переговаривались исключительно вполголоса, боясь навлечь на себя гнев Цезаря.
— Не понимаю, чего вы шепчетесь? — внезапно сказал Тиберий. — Можно подумать, мятежник впервые устроил такую шутку. Разрисовал навес — тоже мне невидаль.
— Да, но в день триумфа, — прошипел Марцелл. — Празднества даже еще не окончены.
— Ну и что? — высокомерно процедил Тиберий. — Завтра Октавиан потрясет золотыми монетами в цирке, люди передерутся за них, точно звери, и все будет благополучно забыто.
Мы посмотрели на Цезаря. Тот безостановочно что-то царапал на своем свитке, оставив без внимания блюдо с вареными каплунами, и только время от времени принимался жевать безвкусный салат из цветов розмарина.
— Не знаете, что он там пишет? — спросила я с беспокойством.
— Воспоминания.
Мне показалось, Тиберий шутит, однако Марцелл согласно кивнул.
— Он все-все заносит в свитки.
— Для чего? — удивилась я.
— Думает, что наследник когда-нибудь прочитает его размышления и станет лучше править Римом.
— Если бы он только знал, — усмехнулся Тиберий.
— Что ты хочешь сказать? — взвился племянник Цезаря.
— По-моему, ты понимаешь, — с ухмылкой ответил ему соперник.
Марцелл начал подниматься с кушетки. Возможно, дело дошло бы до драки, но тут в триклинии появился запыхавшийся мальчик, и все повернулись к нему.
— Что это? — осведомилась Ливия, глядя на свиток в его трясущейся руке.
Юный раб протянул ей послание.
— Хозяйка, это нашли строители храма, посвященного Аполлону. Адресовано Цезарю, и внизу печать…
Ливия выхватила папирус, не дожидаясь последних слов.
— Опять! — завизжала она. — Еще воззвание!
И отдала свиток мужу. Тот начал читать, а потом, покраснев от злости, взглянул на мальчишку, готового провалиться сквозь землю со страху.
— Скажи-ка, — заговорил Октавиан пугающе ровным голосом, — кто-нибудь видел, как это вешали?
— Нет! — пискнул раб. — Рабочие пришли во второй половине дня, и на двери уже было…
Цезарь опустил тростниковое перо, и вокруг наступило молчание.
