— На плотике?
— На коне. По правую руку от Цезаря.
Самое почетное место.
— Идем, — сказал Агриппа, и мы поднялись вслед за ним по ступеням.
Обернувшись через плечо, я увидела ободряющую улыбку Марцелла.
— Вот это и есть Сенат, — объявил полководец, когда мы вошли. — Еще слишком рано, поэтому здесь ни души. Вскоре тут яблоку негде будет упасть.
Длинные деревянные скамьи поднимались вверх ярусами. Напротив дверей располагалось возвышение, с которого Цезарю предстояло произнести речь. Александр вытянул шею и огляделся вокруг.
— Сколько же в Риме сенаторов? — полюбопытствовал он.
— Около тысячи, — произнес Агриппа.
— И всем хватает места?
— Нет. Некоторым придется стоять позади.
Мы прошли вперед, и полководец посторонился, давая нам с Юбой подняться на три ступеньки вверх. У помоста стояла накрытая тканью статуя.
— Это она? — спросил Октавиан, обращаясь к своему соглядатаю.
— Богиня Виктория, — кивнул тот. — Изваяна два с половиной века тому назад в Таренте. Подлинник. Сохранилась в неприкосновенности.
Октавиан сдернул покрывало, и мы с Александром невольно шагнули вперед.
— Вылитая Ника, — шепнула я по-парфянски. — Наша богиня победы. У этих римлян есть хоть что-нибудь свое?
Брат ущипнул меня за руку, и все равно я радовалась, что когда сенаторы заполнят здание, им волей-неволей придется смотреть на творение грека.
И вот они хлынули внутрь многоголосым гулким потоком, приветствуя друг друга поднятыми ладонями. Мужчины в пурпурных и белых тогах, каждый со свитком под мышкой и с венком на голове, принялись рассаживаться на скамейках. На помосте было всего пять мест. Агриппа велел нам сесть слева, так чтобы правой рукой он мог в любую минуту вытащить меч. Александр оказался рядом с Октавианом; по другую сторону посадили Юбу. Цезарь погрузился в свои заметки, зато его охранник пристально изучал толпу. Стоило кому-нибудь кашлянуть, или подняться, или просто наклониться за укатившимся свитком — ничто не ускользало от внимания полководца.
Когда в Сенате не осталось свободных мест, Агриппа откашлялся.
— Пора.
Октавиан разгладил тогу на коленях и развернул дрожащими пальцами свиток, полученный от Ливии. Почему он волнуется? — удивилась я. Ведь это его народ, его победа, его Сенат. Впрочем, глаза Цезаря были полны решимости. Вот он поднялся, и все утихло. Несмотря на столь ранний час, в здании стояла нестерпимая духота. К счастью, двери оставили распахнутыми, чтобы сыновья сенаторов могли снаружи наблюдать происходящее.
