— Димка, — комом сдавило горло. Застучало сердце.
Тут я, — улыбкой отозвался одиннадцатилетний мальчишка, мой названный брат, опекаемый мною когда-то будущий член общества, уже не шестиклассник, но больше никогда не семиклассник, — Димка. Неужели он заперт здесь, на Монастырском острове? Тогда каким адом для него были эти семь лет... здесь? Что по сравнению с этим мои терзания?
Я присел на корточки, посмотрел в улыбающееся розовощекое лицо, в карие глаза, отражающие свет луны. И вдруг расплакался. Я ребенок, и имею на это полное право. Он обнял меня и изо всех своих детских сил прижал к себе. Я затих на его груди, вдыхая мешанину запахов, — и духота пуховика, и казенный запах интерната, и родное дыхание Димки, его запах. Было все. Как когда-то.
Когда-то все было.
А окажись я сейчас дома, — подумал я почему-то в этот момент, — обнаружил бы я Димкины вещи на своем месте, в шкафу? Я так и не сжег их. Постоянно вмешивались обстоятельства, и даже когда ушли холода и наступила теплая и улыбчивая весна — не задалось. А после Димкиной смерти обстоятельства цинично позволили это сделать, умыв руки, перестав вмешиваться в мою жизнь. Но сжечь вещи после всего — это было бы преступлением. Против себя и своей памяти. А это очень страшно — держать ответ перед своей памятью. Она выслушает и попытается понять, но не простит.
Ничего и никогда.
Я отстранился от Димки, поглядел на него.
В его глазах стояли слезы.
Мертвые не плачут.
Живой.
— Димка, поехали домой?
Изнутри робко кольнула надежда, - а вдруг? Он вздохнул, отошел на шаг. Затем нагнулся и подобрал вырезку из газеты, которую я опять-таки уронил.
— Ты уронил, Серый, — укоризненно сказал он.
Я мысленно сплюнул.
— Спасибо, — поглядел на мятый тонкий листок плохой газетной бумаги. — Читал?
— Читал, — просто ответил Димка, улыбнувшись. — Глупо получилось. Серый.
Он помолчал, как будто решаясь.
— Ты мне скажи...
— Что сказать-то?
— Не, ну ты мне скажи.
Димка явно был смущен.
— Да что случилось-то?
Да нет, ничего, кроме того, что ты холодной февральской ночью общаешься с мальчиком, которого уже семь лет как нет в живых.
Мне показалось, что остров дернулся, как будто получил пощечину. Димка не отреагировал никак. Я решился.
— Слушай, Димка.
И как спросить? Любой вопрос — как будто интервью беру.
— Можно вопрос?
— Давай, — легко и беззаботно согласился он, но тут же посерьезнел, взволнованно поднял кверху брови. — Только ты мне сейчас скажи... Я просто хочу, чтобы получилось. Если холодно — сразу скажи. Вот только честно. Тебе сейчас не холодно?
