в машине, по дороге домой, мама спрашивает: «ты сегодня в хорошем настроении, даже свистишь! неплохо было на выставке, а?»
«да. незабываемый денек», говорю я и
дерьмо кругом дерьмо ненавижу
012044
теоретически я понимаю, что мне не следует его этим грузить, что ему это не понравится, но к кому мне еще пойти? если об этом узнает штефани, то можно будет смело давать это в газету под названием «декадетская эпифания с траханьем».
короче, Константин.
он самым элементарным образом доказывает мне, что мое рожденное отчаянием доверие абсолютно оправдано: он не говорит всей этой ерунды, которую обычно несут в таких случаях попечители, типа «какая скверная история», или «ох-ох», или «что же нам теперь с тобой делать».
он просто задумчиво смотрит в свой грог, потом мне в глаза, он бледнее обычного, я вижу голубые жилки и покрасневшие глаза, кожа вокруг носа и на подбородке отливает молочно-белым, почти воском.
«это нужно прекратить, плевать, что будет, что ты станешь делать или не станешь, но ты должна ясно дать понять, что все кончено, без угроз, без мелодрам, четко и ясно».
«но ведь это не только его вина, все это, я к нему сама лезла вначале, практически соблазнила».
«меня не интересует, с чего началась эта глупость, меня волнует, что ты вытворяешь со своей юной жизнью», он встает и идет на кухню за особым шнапсом, я неуклюже плетусь за ним, как утенок, он позволяет обнять себя и порыдать навзрыд, когда я снова могу говорить, то признаю его правоту; он знает, что я действительно так думаю, как трудно действовать после этого, намного труднее, чем во всех прочих катастрофах последней недели, тошнота, страх, ненависть, не говорю Константину, потому что
012067
открывает дверь, забирается внутрь.
«привет».
«привет».
«куда едем, клавдия»?
«к плотине».
«о’кей», но выжидающе, недоверчиво, с привкусом учительского порицания, которого я еще никогда за ним не замечала, молчим, всё едем и едем, мучительно скрипят дворники, когда становится ясно, что дождя не будет, я их выключаю, возле ив над плотиной останавливаюсь, отстегиваюсь, он даже не пристегнулся, да мне все равно, он может
поворачиваюсь к нему
«слушай, правда, йоханнес, честно, господи исусе, такого слабого спектакля, даже от тебя не ожидала, ты уже исповедался?»
он не выходит из себя, не начинает ныть, а просто смотрит сначала в окно, потом на меня и говорит: «когда ты позже обо всем этом вспомнишь, ты поймешь…» «эээ, нет, нет, нет, нет, со мной это не пройдет, йоханнес, ради моего собственного блага, вся эта хрень. если будешь лезть с этой ерундой», и естественно, со стороны кажется, что я сопли жую, а я просто вскипаю от гнева, «то можешь самостоятельно топать обратно домой, ты уже исповедался, я тебя спросила».
