,
[37] одет плохо. Расхаживая по комнате и заглядывая в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он с отвращением фыркал. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати и при неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя нельзя сказать — к неудовольствию), лег и овладел ею, спокойно и безразлично. Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:
— Что ты здесь хочешь? У меня нет денег.
— А кто знает, есть они у тебя или нет?
— Говорю тебе — нет.
— Посмотрим.
Он встал. Еще четверть часа потратил на обыск комнаты, вороша кучи мусора под столами, пинками переворачивая мебель, чтобы осмотреть дно, вытряхивая из ящиков пыль и сор. Потом закурил маленькую сигару и снова подошел к кровати. При свече его узкие глаза выглядели полузакрытыми.
— Где они? — спросил он.
— Ничего нет. Но у меня есть кое-что получше.
— Что? — Он смотрел на нее с презрительным недоверием. Что может быть ценнее денег?
— Развяжи мне руки.
Он высвободил ей одну руку, а другую крепко держал, пока донья Фаустина рылась в складках одежды. Через минуту она извлекла маленький газетный сверток и протянула ему. Он положил пакетик на постель и снова связал ей руки. Затем осторожно взял пакетик и понюхал. Он был мягким и немного влажным.
— Что это?
— Разверни, hombre. Съешь. Ты знаешь, что это.
С подозрением он снял верхний слой газетной бумаги и поднес содержимое к свечке.
— Что это? — воскликнул он.
— Ya sabes, hombre, — спокойно ответила она. — Cómelo.[38]
— Что это такое? — повторил он, пытаясь говорить жестко; однако в голосе пробивался страх.
— Ешь, сынок. Не каждый день такой случай выпадает.
— Где ты его достала?
— А-а! — Донья Фаустина смотрела на него таинственно и мудро, но больше ничего не отвечала.
— И что мне от этого будет? — наконец спросил молодой человек, разглядывая сверток у себя на ладони.
— Ешь! Ешь, и у тебя будет сила двоих, — вкрадчиво произнесла она.
— Brujerias![39] — воскликнул он, не выпуская вещицу из рук. И чуть погодя добавил, медленно: — Я не люблю колдовство. Мне оно не по нраву.
— Ба! — фыркнула донья Фаустина. — Не дури, сынок. Не задавай вопросов. Съешь и ступай своей дорогой — но сила твоя удвоится. Кто когда об этом узнает? Скажи мне! Кто?
Казалось, этот довод подействовал на молодого человека. Неожиданно он поднес предмет ко рту и откусил от него, точно от сливы. Жуя, он бросил на донью Фаустину один смутный взгляд. Доев, нерешительно обошел комнату еще раз, слегка наклонив набок голову. Донья Фаустина не сводила с него глаз.
