К собственным расходам она тоже относилась безо всякой дисциплины, так что мальчик не особенно удивился, когда в один прекрасный день она сообщила ему:
— Дионисио, тебе придется бросить школу. У нас кончились деньги. Дон Анастасио даст тебе работу в своей лавке за десять песо в месяц, и днем ты сможешь там обедать. Lastima[2], но денег нет!
Неделю Ничо сидел в лавке, запоминая цены товаров, которыми торговал дон Анастасио; а однажды вечером, вернувшись, застал дома странного вида незнакомца, сидевшего напротив тетки в кресле-качалке. Человек этот смахивал на индейца — такие спускались с самых дальних и высоких гор, но кожа у него была светлее, он был полнее и словно бы мягче, а глаза — как щелочки. Он улыбнулся Ничо, — мальчику показалось, не слишком дружелюбно, — и пожал ему руку, не вставая с места. В тот вечер тетка выглядела очень счастливой, и когда они укладывались спать, сказала ему:
— Сеньор Онг будет жить вместе с нами. Тебе не придется больше работать. Господь к нам милостив.
Однако Ничо подумал, что если сеньор Онг будет теперь жить с ними, лучше бы остаться работать у дона Анастасио, чтобы поменьше бывать дома и пореже видеть сеньора Онга. И он осторожно заметил:
— Мне нравится у дона Анастасио.
Тетка взглянула на него сердито:
— Сеньор Онг не хочет, чтобы ты работал. Он человек гордый и состоятельный, сможет прокормить нас обоих. Для него это пустяки. Он мне показывал свои деньги.
Ничо нисколько не обрадовался, и дурные предчувствия долго не давали ему заснуть. Он боялся, что рано или поздно повздорит с сеньором Онгом. И потом, что скажут его друзья? Сеньор Онг выглядел так странно. На следующее утро он перебрался к ним из отеля «Параисо» в сопровождении трех знакомых Ничо мальчишек; каждый нес на голове большой чемодан. Сидя в саду, мальчик видел, что они получили от сеньора Онга щедрое вознаграждение и тут же помчались в школу, не удосужившись обождать и посмотреть, захочет ли Ничо с ними поговорить. «Плохо дело», — сказал он себе, яростно пиная взад-вперед камень по утоптанной земле в саду. Чуть позже он спустился к реке и, усевшись на самый большой валун, стал смотреть на мутную воду, бурлившую внизу. Один из пяти его какаду кричал из зарослей на берегу.
— Callate![3] — завопил Ничо; собственное дурное настроение раздражало его не меньше, чем приезд сеньора Онга.
Все вышло так, как он опасался — даже хуже. Через два дня мальчишка с верхнего конца улицы бросил ему по дороге: «Hola, Chale!» На ходу он машинально ответил на приветствие, но секундой позже сказал себе: «Чале? Но это ведь значит китаец! Китаёза!» Все ясно. Наверное, сеньор Онг китаец. Ничо посмотрел мальчишке вслед и решил запустить ему в спину камень. Но опустил голову и поплелся дальше. Ничего уже не поправишь.
