О нет. Вот уж чего бы ей меньше всего хотелось, так это чтобы мистер Левенштайн приезжал в Маунтсоррель. Тогда отец неминуемо догадался бы, что происходит… Она благоразумно промолчала, с неопределенной улыбкой качнув головой. Ей не хотелось возвращаться к своим недавним раздирающим чувствам и обсуждать сейчас трудности, которые семейство понемногу преодолевало. Скорее всего, о продаже можно будет и вовсе забыть… Все идет пока хорошо и складывается на редкость удачно. Но благоразумная девушка не стала всего этого произносить вслух.
— Я очень вам благодарна, мистер Левенштайн, — с теплотой в голосе сказала она, — и знаю, что мы можем на вас положиться. Обещаю ни в коем случае не думать о том, чтобы предпринять что-либо самостоятельно в отношении… — на слово «продажа» у нее больше не поворачивался язык, — в отношении… нашей коллекции, не спросив вашего совета, не заручившись вашей поддержкой, — тихо и почти клятвенно завершила она этот нелегкий для себя словесный пассаж.
По лицу торговца было ясно, что сказано именно то, что он и хотел услышать. Что ж, его право… Хватит с нее того, что она уже связана тайным от отца займом. И этот долг ей предстоит выплатить.
Проснувшись утром, Теодора обнаружила, что ее дорожное платье вычищено и выглажено рукой опытной горничной, а на подносе в изящной чашечке подан китайский чай. Она с интересом взглянула на чашку. Севрский фарфор! Теодора опознала его сразу, по росписи — по характерной композиции из цветов и фруктов и по оригинальным краскам — «королевской синей» и «розовой помпадур». Цветы и фрукты — в золоченом обрамлении в виде растительных побегов. Это третий по значимости фарфор после мейсенского и венского. Теодора вздохнула, прогоняя с лица остатки ночного блаженства. Как же сложно и трудно жить, пребывая в безмерной гордости за обладание такими изумительными вещами! Но как же сладко осознавать, что можешь каждое утро начинать с того, что берешь в руки бесценную по красоте и исполнению вещь! «Ах, как ты, голубушка, податлива на всякую роскошь!» — честно побранила она себя за эту измену и торопливо соскочила с постели, чтобы одеться, прежде чем отправиться в отведенную отцу комнату и узнать, как он провел первую ночь вне дома.
— Я спал как ребенок, — радостно доложил Александр Колвин дочери, пока Джим помогал ему одеваться.
— Обещаю тебе одно, Теодора, — продолжал он, прокашлявшись. — Я не собираюсь покидать этот дом, пока не увижу сокровища Левенштайна. Всегда подозревал, что он приберегает самые лучшие картины для себя и покупает их по самым низким ценам! А теперь я в том убежден. Подумай сама: откуда в его доме вся эта роскошь — в таком количестве?
