В гостиную, где Теодора привычно расправлялась с пылью заткнутыми за пояс передника несколькими влажными тряпками, вошел слуга Джим. Он поднял на Теодору честный, по-собачьи преданный взгляд — так спаниели смотрят на любимых хозяев, и бугристые лбы и висящие по сторонам уши усугубляют молитвенное выражение их умных мордашек. Вот так Джим и смотрел сейчас на Теодору: честно, почти благоговейно. И этот его взгляд говорил: нам отказали…
Джим был маленьким, жилистым, мало-помалу дряхлеющим человеком с седеющими висками. Но его преданность хозяевам с годами, казалось, только крепла — хотя куда уж больше… Могло ли быть что-нибудь крепче, надежнее, чем она? Джим вжился в окружающее его запустение и не помышлял уйти куда-то из этого места. Он, можно сказать, врос в него, как врастает растение в деревянную или каменную изгородь, проникая корнями так глубоко, как только может, и раскидывая по сторонам ветви, на которых вопреки испытаниям каждой весной набухают почки и вырастают нежные зеленые листья. Вот только впечатления торжества победы над обстоятельствами, какое производит выросший в иной каменной кладке цветок, в выражении лица Джима сейчас, когда он переступил порог комнаты, где Теодора боролась с пылью, не было.
— Все напрасно, мисс Теодора, — обреченно произнес Джим, дождавшись, когда Теодора, нагнувшись в три погибели, подойдет к нему ближе, ведя тряпкой вдоль плинтуса. — Он не даст нам больше никакой еды. То есть пока мы ему не выплатим все, что должны…
Теодора выпрямилась, тяжко вздохнула, молча кивнула. Разумеется.
Этого она и ожидала.
Все последнее время хозяин единственной в их деревне лавки был до чрезвычайности — если не сказать попустительски — к ним снисходителен, отчего их долг разбухал как на дрожжах, покуда не достиг таких размеров, что Теодору стал душить жуткий стыд при одной только мысли попросить там кусок черствого хлеба, — и все же она послала на этот раз Джима попытать счастья. И вот он, вернувшись, стоит и смотрит на нее таким жалостливым взглядом, от которого девушке сделалось не по себе: и за то, что опять им нечего есть, и за то, что она подвергла его унижению в очередной раз просить еду в долг.
— Ммммм… Будет ли конец всему этому? Я больше так не могу… Я просто не выдержу… Неужели мы на самом краю — и придется что-то продать? — с тихим стоном вырвалось у нее. Она устало провела рукой по влажному от усердной уборки лбу.
— Я могу отвезти какую-то из картин для продажи в Лондон, мисс Теодора, и у нас будут деньги! Мы выручим за любую очень хорошие деньги! — живо, со спаниельей готовностью и, видимо, с тайным убеждением, что это давно пора сделать, отреагировал Джим, внутренним чутьем разобрав, что она там лепечет одними губами. Хотя догадаться было нетрудно.
